Искатель. 1969. Выпуск №6

— Да, — опять тихо произнесла Фрида, — вы — культурная, вы — княжна, да к тому же, как мы слышали, вы представительница Красного Креста. Гуманистка.

По худенькому лицу Фриды пробежала усмешка.

— Но… — она сделала паузу и так посмотрела на княжну, что той и в самом деле сделалось дурно, — наш несчастный тюремный паек все время урезают, ни в чем не повинные девочки уголовных живут в этом кошмаре, а вы, да-да, вы, известная гуманистка, бьете уголовных по щекам.

Этого княжна вынести не могла.

— В карцер, в карцер ее, мерзавку! — захрипела она, не помня себя от гнева.

Голос ее тут же окреп, и, исступленно тыча пальцем в сторону Веры, она уже кричала в полную силу: — И эту, эту… в карцер, на хлеб и на воду!

— Браво, браво, госпожа Вадбольская! — закричала Вильгельмина, смеясь и хлопая в ладоши. — Наконец-то вы показали свое истинное лицо!

Княжна ожидала всего: грубых выкриков, истерик и слез, — но смеха?.. Смеха она даже предполагать не могла.

«Боже, — думала она, хватаясь пальцами за виски, — сейчас я упаду, и эти твари будут смеяться надо мной. Нет, нет, надо немедленно прекратить эту дикую сцену. А завтра…»

Но что будет завтра, она не знала.

Изо всех сил стараясь сохранить начальственную осанку, она повернулась, вышла в коридор и пошла, все убыстряя и убыстряя шаги, желая одного — поскорее очутиться в своем кабинете, где можно будет дать волю злым удушающим слезам.

Надзирательницы, стоящие в коридорах и на лестничных площадках, со страхом смотрели на ее летящую совиную фигуру.

* * *

На жест Спыткиной, приказывающей следовать в карцер, Фрида ответила робкой улыбкой. Эта кротость покоробила Федорова.

Еще в начале скандала в нем шевельнулся червячок злобы, дикой и безотчетной, глаза округлились и засверкали, ноздри раздулись, а губы сломались в странной улыбке.

Теперь он хотел, чтобы скандал продолжался, чтобы можно было «отвести душеньку», дать волю застоявшейся мускульной силе — хватать, ломать, бить.

Он перевел взгляд на Веру, и та, сжавшись, попятилась.

Фыркнув, он кинулся на нее. В камере раздался визг и крик — женщины, стараясь защитить Веру, бросились на надзирателя. А он, хохоча от внутреннего ликования, раскидал их в стороны, схватил Веру и поволок к двери.

Девушка отчаянно отбивалась — хлестала надзирателя по голове и плечам, пыталась ухватиться руками за дверь. Но силы были явно не равны. Федоров легко заломил ее, руки за спину, в дверях нарочно согнул ее так, чтобы она ударилась головой о косяк, на лестнице, ведущей в подвал, швырнул, и она покатилась по ступеням.

Но главное было впереди.

Перед открытой дверью карцера Федоров остановился, заглянул в переполненные слезами Верины глаза и, осклабясь, подмигнул. В ту же секунду последовал резкий толчок.

Влетев в темноту карцера, Вера упала, и острая боль прожгла все тело.

А Федоров, стоя в двери, хохотал — он знал, что доска с гвоздями, которую он клал для потехи, сработала.

— Ну, что, милка, воешь? — без злобы бросил он, обрывая смех. — Вот то-то…

И, захлопнув дверь, дважды повернул ключ.

Схватившись руками за правую ногу (тюремные тряпичные тапочки соскочили во время потасовки), Вера ощутила что-то липкое, догадалась, что это кровь, и осторожно начала ощупывать пространство вокруг себя. Рука ее укололась о что-то острое — это были гвозди, вбитые в узкую доску, брошенную на пол.

— Негодяй, какой же негодяй! Он нарочно кинул меня на гвозди… Господи, сколько в людях звериного, животного!

Вера плакала, но не от боли в ноге, а совсем от другой боли, которую ничем не заглушить.

«Все, все пропало, — глотая слезы, думала Вера. — Шуру и ее друзей схватят. И Федоров будет ликовать и смеяться, подлец. И княжна станет опять глумиться над нами…»

Мысль о княжне заставила напрячься.

Прежде всего надо как-то унять кровь.

Вера оторвала от полы халата узкую полоску, с трудом забинтовала ногу и, чувствуя, как медленно напитывается кровью плотная материя, затихла, закусив губу.

* * *

Когда начальник Московского охранного отделения, подергивая бритой щекой и понизив голос до шепота, уведомил, что в четверг, второго июля, через Москву в столицу проследует из Полтавы наместник его величества на Кавказе генерал-адъютант, генерал от кавалерии граф Воронцов-Дашков, Пересветов внутренне вздрогнул.

«Кажется, мое время пришло», — подумал он.

— Этим же курьерским поездом к нам в Москву прибудет… — тут начальник сделал паузу и медленно обвел всех тяжелым взглядом, — прибудет товарищ министра внутренних дел.

Он не назвал фамилии, но все понимали, что речь идет о генерал-майоре Курлове, том самом, который расстрелял мирную демонстрацию в Минске, сместил с должностей больше дюжины жандармских полковников за неспособность, навел самые строгие порядки в тюрьмах и вообще отличался крутым нравом.

— Так что, господа, — закончил начальник, — вы сами понимаете, что надо быть готовыми к любой неожиданности. И боже вас упаси, — он воздел к потолку указательный перст, — боже вас упаси не только спать, но и дремать все эти дни и ночи. Неукоснительно требую бдеть, бдеть и бдеть — неустанно и неусыпно.