Искатель. 1969. Выпуск №6

Шура крепко поцеловала подругу в щеку, в лоб, в губы, поднялась и, придерживаясь за стенку руками, пошла к двери.

Оставшись одна, Вера перестала плакать.

«Ну что ж, — думала она, — я временно выбыла из строя, но они должны убежать!»

Думая о них, прежде всего вспомнила Наташу Климову.

Для девушек она была подругой и старшей сестрой — составляла списки для чтения, помогала доставать книги. Именно она уговорила Веру приняться за изучение истории Египта. Целыми днями просиживали они над картами и атласами.

А Катя Никитина, та, что по ночам писала стихи? Помнится, она тихонько просыпалась, нащупывала рукой очки, присаживалась к окну с решеткой и надолго застывала в задумчивой позе.

— Зачем ты в темноте сидишь в очках? — спрашивала ее Вера.

— Думать легче…

И еще вспомнилось: перед пасхой Катя вдруг замкнулась и часами лежала на своей койке, глядя в потолок потухшими, глазами.

Звон церковных колоколов наполнил камеру.

Все притихли, сжались, а Катя точно проснулась — встала и начала читать стихи:

…Со стенок пыль — итог былого
Тряпицей пыльной смываю я.
Так жизни быль спустя немного,
Как тряпкой пыльной, сметет меня…

Кто-то не выдержал и всхлипнул. И тут раздался резкий вскрик:

— Довольно!

Все обернулись и увидели Наташу, но голос ее настолько изменился, что был совсем незнакомым.

— Что вы распустили нюни? Я сидела в камере смертников и то не позволяла себе думать так. Стыдитесь!

Вспоминая эту ночь, Вера улыбалась — как хорошо говорила тогда Наташа о жизни, которую надо сберечь для революции.

Именно после этой ночи решили они с Аннушкой поговорить с Наташей о партийных делах. Наташа нахмурилась.

— На душе у меня смутно, — тихо призналась она, — так скверно — зареветь хочется. Азеф, один из руководителей партии эсеров, оказался провокатором.

Вера и Аннушка слышали об этом чудовищном разоблачении и промолчали.

— Вы знаете, да? — встрепенулась Наташа. — Это же так ужасно! Я видела его несколько раз, даже разговаривала. И вдруг… И все думаю — по тому ли пути я шла.

Оказалось, что Наташа ленинских работ не знала, что, как эсерка-максималистка, она стоит за полную конфискацию помещичьих, удельных и церковных земель, а Ленин, по ее мнению, говорит лишь о возвращении крестьянам «отрезков».

— Да кто тебе это сказал? — улыбнулась Аннушка.

— Как кто? Это же и в программе записано.

Тогда Вера и Аннушка с жаром принялись рассказывать, что еще в пятом году Ленин сам предложил заменить лозунг об «отрезках» лозунгом о полной конфискации всех помещичьих земель.

Наташа насторожилась. Теперь она сама все чаще и чаще и все подробнее расспрашивала о Ленине, о большевиках, об их программе.

К этим разговорам присоединялись и другие, лица у всех оживали.

— Ах, дурочки, — ласково, по-матерински говорила Аннушка после таких бесед. — В голове туман, в душе — сумятица. Не успели ни в чем разобраться — и уже каторга… Волю бы вам, да подучить хорошенько — вам цены бы не было.

И вот теперь, прижавшись к стенке, пытаясь в тюремной тишине различить хоть какие-нибудь звуки, Вера говорила себе:

— Нет, нет, только не плакать, у них все пройдет хорошо. Тринадцать выйдут на волю, будут работать во имя революции и никогда-никогда не забудут ее, Веру, и еще сотни узников и узниц.

* * *

Захлебываясь от восторга, заверещал полицейский свисток. Пересветов, подбежав, увидел городового Галкина, крепко державшего за шиворот человека в мокром пальто. Это был Усов.

На сердце у Пересветова слегка отлегло.

А Галкин, разъярясь, кричал:

— Это он и спрашивал время. А потом подбежал и стоит, а как вас увидел — бежать хотел. Темная личность, вашбродь!

— Отпусти его, — приказал ротмистр и отошел с Усовым в сторонку. — Что это значит?

Усов дрожал — на нем не было ни одной сухой нитки.

Что он мог ответить приставу? Говорить о том, что Зураб под пистолетом провел его мимо городового, что он видел, как оглушили околоточного Яворского, как небольшие группы бежавших уходили от тюрьмы — одни к Горбатому мосту, другие через церковную ограду в ближайшие переулки, третьи, обогнув церковь, к Новинскому бульвару? И каждую группу встречали люди, ИХ люди? А он, Усов, стоял и ждал, когда Зураб всадит ему пулю в спину?

Теперь Зураба нет (пулю он пожалел, что ли?), но зато перед ним стоит Пересветов. И надо опять как-то изворачиваться и лгать.

— Что вы молчите? — закричал пристав так, что Усов вздрогнул.

— Сам не понимаю… Никто не явился, — проговорил он с запинкой.

— Ка-ак? Так где же они?

— Не могу сказать…

— Оцепить тюрьму! — скомандовал Пересветов. Когда его приказание было исполнено и в одном из окон канцелярии появился желтоватый свет, ему стало легче.

«Фу-у, — тяжело переводя дух, он прислонился спиной к ограде. — Кажется, все в ажуре… Но какого труса я отпраздновал! Испугался как баба! Повсюду раззвонил. Сейчас начнут прибывать наряды чинов из других отделений, явится сам Воеводин».

Но внутренний голос успокоил: «Ничего, так надо. В деле раскрытия побега ты первый. Усов тебя не подвел…»