Искатель. 1971. Выпуск №4

Озрик и двое слуг бросились к ней. Король тоже. «Что с королевой?» — спросил Гамлет, и король подал соответствующую реплику: «Видя кровь, она лишилась чувств». И наступила пауза. Разве сейчас королева не должна сказать что-то? Чарльз напрягал свою память, а Бурин в нетерпении даже прищелкнул пальцами. Гамлет повторил: «Что с королевой?» И опустился на колени перед ней. На сей раз пауза продлилась еще дольше. Потом Гамлет поднял голову, лицо его, искаженное от боли и нерешительности, было незабываемо. Губы его шевелились, но ни один звук не вырвался из них: когда же к нему вернулись мужество и голос, то слова оказались совсем непохожими на те, что написал Шекспир.

— Врача! — крикнул он. — Есть ли здесь врач?!

Остальные актеры, онемев, не сводили с него глаз. С шумом упал занавес. Пять минут спустя у рампы появился Роджер Петерс и сообщил волнующейся публике, что миссис Марстон тяжело больна…

* * *

Когда Бурин и Чарльз оказались на сцене, несколько групп актеров в тягостном молчании стояли по углам. Лишь Джиль Шорхэм, опустив голову в ладони, сидел в красном королевском кресле. Мужчина, склонившийся над Оливией, поднялся с пола, оглядел присутствующих и кивнул Чарльзу, узнавшему в нем известного патологоанатома сэра Эндрю Палквиста.

— Она мертва, — проговорил Палквист, лицо его было очень серьезным. — Это цианистый калий, и нет никаких сомнений в том, что яд она приняла из кубка, который сейчас пуст, но запах горького миндаля и теперь ясно различим в нем…

— Понятно. Но кому… — эта мысль Чарльза была прервана появлением его старинного приятеля, седовласого и сухопарого инспектора Лидса. Инспектор обладал удивительной способностью приводить факты к одному знаменателю. Как овчарка, хватающая за ноги разбегающихся овец, выхватывал он из групп отдельных участников этой сцены и задавал им короткие, четко сформулированные вопросы, а Чарльз стоял рядом, внимательно слушая и не упуская ни одного нюанса в поведении и словах актеров.

Когда инспектор завершил опрос присутствовавших, прояснилась следующая картина: кубок, из которого Оливия Марстон приняла яд, был наполнен разбавленным водой вином. Он некоторое время стоял за кулисами. Так что никому из актеров или рабочих сцены не составило бы труда незаметно подсыпать в него яд.

Что касается действия пьесы, то сцена дуэли шла точно по шекспировскому тексту до того самого места, где король — Петерс говорит: «Видя кровь, она лишилась чувств…» Тут королева должна была ответить ему, и то, что наступила непредусмотренная пауза, заставило Шорхэма — Гамлета сымпровизировать, повторив свой вопрос: «Что с королевой?» и став перед ней на колени, ибо он полагал, что она просто не может вспомнить свою реплику. Но когда он увидел ее, лежащую на полу, с искаженным гримасой боли и налившимся кровью лицом, то сообразил, что здесь нечто другое, серьезное и страшное. В лице Шорхэма не было ни кровинки и губы его дрожали, когда он объяснял инспектору Лидсу:

— Я мог бы встать и продолжать играть, как будто ничего не произошло, в конце концов по пьесе… она умирает… а через десять минут представление бы закончилось… Так что можно было и не прерывать… — Большие глаза Шорхэма умоляюще смотрели на остальных членов труппы. — Но я просто не мог… Я никак не мог оставить ее так там, на полу!.. Этого я не мог…

— Так как бедняжка все равно умерла, это никому бы не повредило, — сказал инспектор, обладавший чувствительностью амебы. — Насколько мне известно, несколько недель назад она стала миссис Шорхэм, не правда ли? И, насколько я могу судить, она была довольно-таки состоятельным человеком?

Джиль Шорхэм нервно вскинул голову:

— Это что, намек?

— Я ни на что не намекаю, сэр, я просто устанавливаю факты.

Чарльз прокашлялся.

— Разрешите, инспектор? Я нахожу, что тут могут наличествовать и иные мотивы.

Взяв инспектора под руку, он отвел его в сторону и поставил в известность о слухах, связывавших имя Оливии Марстон с именами Петерса, Фарримонда и Голдинга. Во время этого рассказа лицо Лидса оставалось непроницаемым, но Чарльз отметил в его глазах некое подобие растерянности, столь несвойственной обычно для инспектора Лидса.

— Но ведь это означает, что у каждого из этих трех могла быть причина, чтобы… — выдавил из себя инспектор.

— Если он очень любил ее — пожалуй. И кто, вы считаете…

Взгляд Лидса упал на Фарримонда, этого мрачного великана, перешел на самоуверенного и исполненного достоинства Петерса и остановился наконец на молодом режиссере Джеке Голдинге, казавшемся в своем модном современном костюме и дымчатых роговых очках инородным телом среди всех остальных, одетых в костюмы эпохи королевы Елизаветы.

— Пусть меня повесят, если я знаю! Это все равно как в том трюке с тремя картами.

— Вы разрешите мне задать несколько вопросов?

Инспектор не возражал. Чарльз вышел на середину сцены.

— Может быть, это мелочь, джентльмены, но я все же хотел бы выяснить… Кубок лежал на столе, и содержимое его пролилось. Кто опрокинул кубок?

Молчание. Вежливо, но не без угрозы в голосе Чарльз продолжал: