Искатель. 1972. Выпуск №1

ГЛАВА 1. ЧУЧЕЛО МИНОТАВРА

Будущее скрыто от глаз человека. Поэтому ошибки, возможные в будущем, всегда накрепко связаны с прошлым. То, что вчера было только планом, лишь сегодня превратится в поступок, а завтра мы сможем оценить его как ошибку. Но завтра наш поступок уже полностью отойдет в прошлое, и оценка ошибки становится мерой отношения к прошедшему. И потому ошибки становятся необратимыми. Прошлое не возвращается, унося в себе тяжелую дань наших потерь. Пытаться исправить ошибку глупо, за ошибки надо расплачиваться. И платой является необходимость начинать все сначала.

Об этом горестно думал Антонио Страдивари, слушая рассказ Луиджи. Пиччони. Сегодня тот вернулся из Ливорно, где встретил в порту старшего сына Страдивари, неделю назад убежавшего из дому. Паоло Страдивари сказал Луиджи, что нанялся матросом на корабль, уходящий в Бразилию. Отцу поклона не передал и пообещал вернуться из Бразилии богачом — из Америки ведь все возвращаются крезами…

Так в чем ошибка? Учил, воспитывал неправильно? Или, может быть, сын имеет право сделать выбор сам — стать продолжателем дела отца или начать жизнь морского авантюриста? Да, в доме никому и в голову не приходило, что Паоло может заниматься чем-то другим, нежели строительством скрипок. В двенадцать лет отец вложил в его руки деревянный циркуль и маленький фуганок, и с тех пор изо дня в день, кроме первого дня пасхи и рождества, они стояли вместе у верстака. Потом встал рядом и Джузеппе. Потом верстак пришлось удлинить — понадобилось место для Франческо. Месяц назад занял свое место в мастерской Омобоно — ему исполнилось уже десять лет.

В доме вырос предатель. Если бы Паоло сказал отцу, что не хочет придумывать скрипки, неинтересны ему неразгаданные секреты лака, и наплевать, как прорезать эфы, чтобы получить наиболее полный, сочный звук, потому что он хочет быть бочаром, каменотесом, художником, гончаром или землепашцем, то при всей тяжести удара Страдивари примирился бы с этим. Но бросить то, что с такой мукой изыскивал отец и вручил ему в руки, ради призрачного блеска легких денег, чужих денег, которые можно быстро и просто добыть — этого понять, простить и принять Страдивари не мог.

Он сидел в тягостном оцепенении и думал о том, что, видимо, пришла пора испытаний. До сих пор он был удивительно, небывало счастлив, ибо все, о чем может мечтать человек, он имел. Он был здоров, силен, имел четырех сыновей, очень богат, а имя Страдивари известно во всей Европе.

Ребята росли крепкими, ловкими и смышлеными. Часто, сидя во главе длинного обеденного стола, Антонио прикидывал, а сердце при этом сладостно замирало: слава дома Амати взошла в зенит в третьем поколении и увенчалась искусством Никколо Амати — внука. Если его судьба уподобится судьбе Андреа Амати, то род Страдивари останется в веках. Спохватившись, он торопливо крестился, отгоняя эти сладкие и пугающие мысли.

И вот первый удар судьбы грянул. Страдивари встал и тяжело прошелся по мастерской. Трое ребят с испугом и непониманием смотрели на враз постаревшего отца. Сплетник Пиччони набил трубочку, раскурил и тоже с любопытством уставился на Антонио: что-то теперь скажет этот гордец?

Страдивари стоял посреди мастерской, сложив руки на груди, раскачиваясь с пятки на мысок. Потом не спеша, хриплым голосом проговорил:

— Младший сын Андреа Амати, дядя моего учителя Никколо — Антонио Амати повесился в мастерской, когда ему исполнилось двадцать три года. Но дом Амати от этого не рухнул. И дом Страдивари перенесет потерю сына…

— Даст бог, вернется еще, — сказал благодушно Пиччони.

— Нет, сюда он не вернется, — твердо сказал Страдивари. — Ты, Джузеппе, иди к канонику и закажи заупокойную службу по сыну моему почившему Паоло…

— Да что вы говорите такое, синьор Антонио! — воскликнул Пиччони.

— То, что вы слышали. У Антонио Страдивари не может быть сына — бродяги и вора.

— Почему же вы думаете, что он обязательно станет вором?

— Потому что легко богатеют люди только воровством и обманом. Итак, с этим покончено. Простите меня, сосед, но мы и так потратили много времени, нам надо работать. Джузеппе, вернешься от попа, начинай шлифовать деки для этого альта. Ты, Франческо, расширь эфы на два волоска. Омобоно, сынок, смотри, нож фуганка должен идти ровненько вдоль волокон дерева. Видишь, тогда не получается заусенцев… Давайте, ребятки, время не ждет…

* * *

Комиссар отбивался по телефону:

— Да, я очень ценю и уважаю наших розыскных собак… Конечно… Но я не председатель Моссовета… А в исполком с ходатайством об отводе участка вошли… Ага — очень остроумный совет… Вот слушай, Кузнецов, у меня тридцать шесть офицеров на очереди за жильем, так что я сначала на этот вопрос употреблю свое влияние… А собачки подождут немного… Ну давай, привет…

Комиссар положил трубку и спросил меня:

— Так сколько их, по-твоему, было?

— Не меньше двух — наверняка.

Комиссар почесал щеку тупым концом карандаша, задумчиво, будто вспоминая, сказал:

— Помнится мне, кто-то когда-то голову давал наотрез, что там побывал один человек.

Я принужденно улыбнулся: