Искатель. 1974. Выпуск №5

Гаичка не оглянулся, хотя очень хотелось посмотреть, какое выражение лица у командира. Он попытался представить себя со стороны этаким бесстрашным, вросшим в мостик, как стальной пилорус. И впервые почувствовал удовлетворение от молчания и неподвижности. Многократно слышанные слова о матросской выдержке, те самые, которые прежде казались абстракцией, вдруг стали не просто понятны, а будто давно знакомы, даже привычны. Выдержка! В ней было что-то от давней мальчишеской бравады, заставлявшей терпеть, чтобы не опозориться в глазах друзей.

Но настоящая выдержка — это когда без зрителей, готовых кричать «ура» по каждому поводу, когда она — для повседневного дела, как нечто обязательное, как умение писать флажками или хлопать широким глазом сигнального прожектора. На корабле выдержка была оружием наравне с дисциплиной или знаменитой матросской взаимовыручкой. А может быть, даже наравне с артиллерийскими установками, РВУ и глубинными бомбами. Ибо трудно угадать, что в критическую минуту настоящего боя может оказаться наиглавнейшим…

Море рябило перламутрово-розовыми бликами. Над горизонтом висели раскрашенные облака. Заря дотягивалась до половины неба и здесь, над самым кораблем, красила тучи широкими багрово-сиреневыми мазками.

«Небо у моих ног», — подумал Гаичка. И не сразу сообразил, что означает волнение, вдруг охватившее его.

Над горизонтом, в том месте, где особенно ярко раскалялась заря, вдруг как прорвало, и в побледневшей дымке показался багровый слиток солнца. И сразу заплясали на волнах огненные блики, словно рассыпанная дорожкой рыбья чешуя, словно расширяющийся от солнца к кораблю луч прожектора.

Небо у моих ног,
Мглой задохнулись дали.
Солнца литой венок
Крошится на медали.
Спит океан, как бог,
Безропотен и могуч.
Небо у моих ног
В сиреневых кочках туч…

Гаичка повторил про себя эти невесть откуда свалившиеся стихи. И начал вспоминать, где их читал. Но стихи были настолько свои, что уже через минуту он поверил: не вспомнил читанное, а сочинил свое.

Он пожалел, что стихи пришли слишком поздно, потому что нет уже Марины Сергеевны. Решил, что напишет их на хорошей бумаге и отдаст старшему лейтенанту Рослякову: пусть пошлет в Таллин, пусть Марина Сергеевна пожалеет, что уехала. И он тут же попытался продолжить стихи, сочинить что-нибудь про корабль, летящий по этому морю-небу. Но вдруг далеко в стороне, там, где лежали умирающие сумерки, увидел темную точку.

— Цель справа восемьдесят, двадцать кабельтовых! — крикнул Гаичка, сразу забыв и стихи и Марину Сергеевну.

На море лежало что-то очень похожее на рубку подводной лодки.

— Вводная. Обнаружена всплывшая подводная лодка противника, — сказал проверяющий.

Снова топот ног, быстрая перекличка команд и докладов. Снова сухие, прерывистые очереди спаренных пушек, похожие на удары в дубовые ворота. Пологой дугой трассы проносились над волнами и гасли на темном прямоугольнике цели…

Не памятью, а будто всем телом своим вспоминал Гаичка, как отходило нервное напряжение того «боя». Он вздохнул глубже и застонал от боли в груди. С усилием разлепил глаза, увидел все ту же отмель с тысячами поблескивающих камней и то же ослепительное солнце в просвете туч над горизонтом. И подивился быстротечности мысли, за один миг перелистнувшей полжизни. Море по-прежнему гремело у каменной гряды, раскачивало черный веер обломков.

«Ага, вот в чем дело! Катер! — подумал он. И вдруг ужаснулся. — А где же корабль?!»

Он привстал, чтобы лучше разглядеть волны. Море было пустынным до самого горизонта, утонувшего в серой вуали. Подтягиваясь на локтях, Гаичка отполз от пенных языков прибоя и сел, привалившись мягким спасжилетом к холодной спине огромного камня.

Как это было? Закрыв глаза, он заставил себя вспоминать. Все, с того самого момента, как почувствовал перемену качки.

…Говорят, что моряк верит своей душе не меньше, чем барометру. Какой еще моряк Гаичка! Но и в него в тот момент ужом вползла тревога. Когда выскочил из кубрика, не узнал моря. Оно было холодным и беспокойным. Ветер срывал с волн белую пену, бил брызгами по мокрым надстройкам. От норд-оста серыми полосами ползли по небу длинные крючья облаков. Но матросы, стоявшие на палубе, смотрели не на небо — на мостик, где перед командиром, вытянувшись в струнку, стоял корабельный радист.

Вскоре все на корабле знали: получен приказ идти на поиски двух ребятишек, унесенных в море на прогулочной шлюпке.

Когда Гаичка заступил на вахту, он сразу понял: предстоит нешуточное. Все офицеры были на мостике, перекидывались репликами.

— Хана пацанам.

— Шлюпка деревянная — не утонет.

— Закрутит.

— Приготовьте первый кубрик, — сказал командир боцману. — Чтоб тепло было.

— Нашли время для катаний! — проворчал старший лейтенант Росляков.

— Мальчишки, что с них возьмешь.

— Прибило где-нибудь. Сидят на берегу, а тут…

— А если не прибило? — резко оборвал его командир. — Видно, что у тебя своих нет.