Искатель. 1974. Выпуск №6

— В этом году я собирался ехать в Тбилиси, сдавать в университет. На математический. Готовился, но вот… — он пожал плечами, — вместо университета поеду в колонию. Так говорит следователь товарищ… гражданин, — поправился Алмацкир, — Чиквани.

— Он вам не разрешает себя называть товарищем?

— Говорит — отвыкай, потом легче будет. Но я не убивал Давида, гражданин защитник, честное слово, не убивал…

— Меня зовут Андрей Аверьянович. И товарищем можете называть. Не надо отвыкать от этого хорошего слова. Вот вы говорили, что после того, как вас окликнул Ониани, вы никого не встретили, не видели и вас никто не видел. Но, может быть, кто-то мог слышать хотя бы, как вы шли? Попробуйте припомнить.

— Нет, не слышал, — подумав, ответил Алмацкир. — Там по улочке глухие каменные заборы и стены домов глухие, без окон. Все было тихо. Давид уже успокоился, не упирался, шел сам, я его даже не поддерживал.

— А когда вы сидели на скамье у его дома?

— Там тоже глухая стена и башня. А дальше огород и дорога выходит в горы, домов больше нет.

— Когда вы уходили, Давид сидел на скамье или поднялся?

— Поднялся. Уходя, я оглянулся, хотел спросить, не проводить ли его в дом. Но он махнул рукой и сказал: «Иди, иди. Спасибо, что увел меня оттуда». Он уже отрезвел к этому времени. Конечно, не совсем, но уже соображал, что к чему.

— И когда шли обратно, никто вас не видел и никого вы не встретили?

— Никого не встретил.

Алмацкир сидел на стуле, поджав ноги в коричневых, с красным кантом по швам кедах. Надеты они были на шерстяные носки, белые, добротной домашней вязки.

— Во что вы были обуты в тот вечер?

— Вот в эти кеды, — Алик приподнял ногу. — Я дома в них хожу. Следователь не верит.

— Не верит, — подтвердил Андрей Аверьянович. — Вы же знаете, что на ботинках ваших эксперт обнаружил следы крови. Откуда она взялась?

— Не знаю, — Алик пожал плечами.

— Ну а кто мог бы подтвердить, что на вас были в тот вечер кеды, а не ботинки?

— Следователь тоже спрашивал меня об этом… Понимаете, вот меня спроси, кто во что был обут в тот вечер, я и не скажу: не помню.

— Когда дело касается одежды или обуви, мужчины не очень наблюдательны. Женщины на это больше обращают внимание.

Алмацкир задумался. Через минуту проговорил неуверенно:

— Может быть, Цеури Шуквани, доярка из совхоза. Мы сидели на порожках, и она наступила мне на ногу, вроде бы нечаянно, а я — ей. Она очень рассердилась, говорила, что измазал ей туфли.

Задавая вопросы, Андрей Аверьянович вглядывался в собеседника. В Алике ему нравились прямота и видимое отсутствие напряжения при ответах. Алик не выглядел испуганным, скорее пребывал он в состоянии удивления и растерянности. Эта детская растерянность обнаруживалась и в том, как он сидел, как пожимал плечами, как смотрел на адвоката, словно хотел и не решался спросить: «Сколько же это будет продолжаться и чем кончится?» Все в этом молодом человеке вроде на виду, открыто, но что-то мешает поверить в такую полную открытость.

Что? Андрей Аверьянович не мог дать себе ответ на этот вопрос и потому испытывал неловкость и легкое раздражение. Прощаясь с Алмацкиром, он сказал:

— Постарайтесь припомнить, как могла оказаться на ваших ботинках кровь. Вы утверждаете, что, вернувшись с восхождения, сняли их и больше не надевали?

— Да, больше не надевал.

— Час за часом вспомните все, что вы делали, где находились, когда на вас были эти ботинки. Это очень важно.

Следователь Зураб Чиквани выслушал Андрея Аверьяновича, потер заросший за день подбородок.

— Ну допросим мы эту Цеури Шуквани еще раз. И что это даст?

— Это будет важное показание в пользу Алмацкира. Кстати, нельзя ли нам с вами съездить к ней в селение? Я хотел бы посмотреть на место преступления.

— Съездить бы можно, — тускло улыбнулся следователь, — только не на чем.

— Я достану машину, — настаивал Андрей Аверьянович.

— Ну, если достанете…

…Следователь, как и предполагал Андрей Аверьянович, пытался сослаться на дела, но Васо и Фидо, раздобывшие машину, быстро доказали, что самое неотложное дело ждет его в горном селении, где живет Цеури Шуквани.

«Газик» перебежал через два моста над бурными потоками и метнулся вправо по дороге, уходившей круто в гору.

Справа от дороги поднимался склон, поросший разнолесьем, слева, за рекой, лежали более пологие склоны, по ним — разгороженные плетнями возделанные участки и селения — каменные дома, покрытые темно-серыми плитами местного сланца, и башни, задумчивые, словно дремлющие под нежарким солнцем. А за ними — вершины с белыми зубцами, как неизменный задник, который остается при любой перемене декорации.

Чем дальше ехали, тем круче и скалистей делались вокруг горы, темней лес на них. Долина реки, вдоль которой шла машина, сужалась и наконец оставила только скальную полочку в ущелье с отвесными стенами, уходившими к высокому летнему небу. Андрею Аверьяновичу казалось, что они вот-вот заедут в тупик и не станет им дороги ни вперед, ни назад, потому что даже юркий «газик» не сумеет развернуться на этом узеньком карнизе, повисшем над пенящейся гремучей водой.