Искатель. 1975. Выпуск №2

Потом из чащобы выскочил пантач, подался вверх по увалу. Широкий мах животного тут же сделался странным. Изюбр вдруг едва не повернул обратно, к опушке, к осиннику, откуда выскочил после выстрела, и тут, оступившись, пантач рухнул со скального выступа.

«Ну и нагл Гришуня! — обозлился Семен. — Надо брать. Пока я Федора в помощь дождусь, Гришуня тут такого натворит… Может быть, Гришуня не один? А какая разница? Нечего мне в инвалидах отсиживаться. Жив — вставай и иди. Иди, инспектор. Должность у тебя такая!»

Он встал и, опираясь на карабин словно на посох, пошел, придерживаясь закраин чащоб, в сторону увала, где свалился пантач. Пробираться сквозь дебри Семену явно не хватало сил, и так путь его был долгим и мучительным. Чтоб пересилить боль, он начал корить себя. Мол, по собственной торопливости нарвался на пулю браконьера, хотя прекрасно понимал: замысел Гришуни созрел не в момент, и тот вернее всего следил за его продвижением по долине. Пеняй на себя — не пеняй, инспектор в этом смысле был приговорен. Так ли или иначе, Гришуня осуществил бы свой умысел, потому как выхода другого у браконьера не было. Что заставило Гришуню пойти на такую крайность, инспектор не знал.

А вот, вспомнив, что Гришуня выстрелил по изюбру пулей Комолова, Семен Васильевич даже прибавил шагу, хотя воздуху не хватало и сердце билось, казалось, под самой глоткой. И еще Семен Васильевич рассчитал: одолеет эти два километра, отделявших его от убитого изюбра, до того как Гришуня вырубит панты и разделает тушу. Если он станет ее разделывать. А если и нет, то и тогда он все-таки задержит браконьера.

Каким образом, дело особое. Гришуня вооружен… Но коли он подставил вместо себя Комолова, готовил, определенно готовил его к этой возможной роли, то, значит, хочет выйти из тайги «без мокрухи». И, не зная, очевидно, Шухова в лицо, примет его не за воскресшего, а другого старшего лейтенанта милиции. Тогда он вряд ли решится бить в упор. Гришуня не сумасшедший, чтоб, едва и не наверняка отвязавшись от одного выстрела по инспектору, взять на себя второй. Тем более, «второй» старший лейтенант не может не знать о судьбе первого.

«Оно рассуждать за Гришуню, или как его там, можно сколько угодно, — сердясь на себя, подумал инспектор. — Не предполагал же я даже после всего случившегося, будто гад этот настолько опустился, что и бьет оленей ради выстрела!»

Ярко-рыжую с сероватым отливом тушу изюбра он увидел меж кустами еще издали. Зверь лежал у самой закрайки. Олень словно отдыхал, вытянув и чуть откинув к спине красивую голову на крепкой мускулистой шее. Пара молодых по три отростка рогов была цела. Но лишь потому, только потому, видимо, что они уже не годились на панты. Серая шкурка на них полопалась, обнажая светлую кость.

Правее, чем подошел к оленю инспектор, из зарослей вел явственный след — зеленая тропка средь серебристой росной травы. От поверженного зверя след уходил прямо по увалу вверх.

«Ушел Гришуня, — понял инспектор. — Стрельнул, глянул и смотался… Сразу за ним идти не могу. Выдохся. Чертовское положение… Куда ж Гришуня кинул пулю? Я видел — он не свалил оленя, а ранил. За оленем-подранком лучше не ходить, непременно уйдет. А этот свалился к Гришуне, словно спелое яблоко с ветки. Да, пуля. «Убойная пуля» — как говорит Антон. Чего ж она меня помиловала? Вот отдохну и посмотрю».

Семен присел на валежину. И тут же над ним столбом завилась мошка. Но он только отмахивался. Его было бы и кнутом трудно поднять, настолько Семен выдохся за эту утреннюю прогулку. Инспектор сидел неподалеку от оленя. Сквозь звон мошки он слышал бархатное гудение оводов, слетавшихся к туше изюбра.

Из чащобы, в которой отдыхал Семен, виднелась вершина Хребтовой, лишенная растительности, лысая и поэтому светлая от обнаженных камней. Правее открывался перевал, поросший редким пихтачом и елью, наглухо перекрываемый непролазными сугробами зимой. Через него наверняка и собирается уйти Гришуня, или как его там, в другой район с сообщником, которого ждет и, видимо, не дождется.

Семен Васильевич представил себе, как он, отдохнув, в открытую пойдет к Гришуне и задержит его. Конечно, человек, назвавший себя Комолову «Гришуней», не станет сопротивляться. Но как же буднично и нудно пойдет следствие из-за одного, конечно же, «случайно» убитого пантача. Все станет отрицать браконьер.

Инспектор вздрогнул. То ли в глазах у него зарябило, то ли свет заиграл не так, и тень упала на распростертую тушу оленя, но Семену почудилось, будто убитый зверь дернул ухом.

«Мошки видимо-невидимо. Лезет в глаза. Вот и мерещится всякое, — решил было инспектор, но тут же оборвал себя: — А ты-то сам… А?»

Ухо лежащего у опушки изюбра снова дернулось. Потом еще, еще. Будто потянулась одна, другая нога.

Открылись темные глаза, опушенные густыми черными ресницами. Двинулись ноздри.