Искатель. 1976. Выпуск №5

Ильва Ставрос встретила незнакомца настороженно. Пропустив его в коридор и проведя потом на кухню, предложила сесть. Долго испытующе смотрела на него со стороны, а он с деланным безразличием глядел на свой чемоданчик. Каким-то шестым чувством Ильва ощущала, что опасности нет. Афинянин же с первого взгляда на женщину понял, что имеет дело с опытной подпольщицей. С ней можно говорить о погоде или о последней футбольной игре — но все равно в конце концов разговор неминуемо вошел бы в нужное русло.

После пяти минут разговора Ильва поняла, что этого человека надо свести с Костасом. Но сейчас Костаса не было дома, и она не знала, вернется ли он вообще домой до заседания.

— Пойдите-ка в кафе «Пекинос» у автобусной остановки, — сказала Ильва. — Может быть, к вам кто-нибудь обратится. А если нет, прошу вас больше никогда сюда не приходить.

* * *

Из Арецу Галинос отправился в тюрьму Генти-Куле, чтобы поговорить с Карнеадесом. Это действительно должен был быть скорее разговор, чем допрос. О политике, о некоторых общих принципах коммунистической идеологии и практики. Так сказать, обмен мнениями между специалистами. Никаких конкретных вопросов, на них узник все равно не ответит, нет, это будет спор, а какой коммунист удержится от спора! Галинос надеялся, что диспут с Карнеадесом будет хорошей тренировкой перед сегодняшним заседанием. Некоторым оборотам партийной фразеологии ни в какой школе не научишься. До сих пор во время допросов Карнеадес всегда относился к нему с безграничным презрением, ненавистью и издевкой: «Кроме вашей привычки избивать и мучить людей, вы ничего мне противопоставить не можете. Вы кажетесь себе умным, но хитрость ваша ничтожна, по сути дела, вы глупец, каких мало…»

Таким Карнеадес был до сегодняшнего дня, но теперь ему придется прикусить язык, этому непоколебимому борцу. Юлиан велел отнести в его камеру четвертый номер «АВРИОНа». И пусть этот наглец не воображает о себе…

Начальник тюрьмы пригласил сотрудника ГДЕА в свой кабинет.

— Все это очень прискорбно, многоуважаемый, но ни предвидеть этого, ни отвечать за это я не могу. Не кто иной, как ваши начальники решили показать заключенному номер шестьсот два этот листок. Он начал буйствовать. Надзиратель подумал: а кто здесь время от времени не буянит. Но потом решил взглянуть на вашего подопечного. Похоже, он опоздал. Мы вызвали врача, тот велел Карнеадеса немедленно увезти. В больницу Для душевнобольных. Врач утверждает, что случай серьезный.

Когда к вилле подъехал «остин», доктор Монастериотис сидел у окна. Доктор не удивился и не стал задавать вопросов, когда Дафна попросила разрешение осмотреть комнату его жильца, сразу же дал ей запасной ключ.

Ящики стола она просмотрела быстро. В правом нижнем лежали четыре бутылки из-под виски, что само по себе было достаточно любопытно, а в правом верхнем — конверт с большим количеством купюр и пистолет. В левом нижнем ящике — пачка писчей бумаги и копирка. Дафна взяла в руки копирку. Неиспользованная. Под столом стояла корзина для бумаги. Дафна посмотрела — корзина пуста. Скорее случайно, чем повинуясь внутреннему побуждению, она, встав на стул, посмотрела на шкаф. Какой-то сверток. Пододвинула к себе линейкой. Портрет… Портрет Галиноса, сделанный уверенной рукой…

Она не стала долго размышлять. Спрятала портрет под пальто, еще раз выдвинула правый ящик стола и достала пистолет. Снова задвинула ящик и пошла к двери.

В коридоре стоял Монастериотис. Она положила ему руку на плечо:

— Вы ничего не видели, понимаете? Так будет лучше. Никогда и ничего не видели, даже если вас станут убеждать, будто тот или иной человек уже давно во всем признался. Вы не видели ничего. Вы меня понимаете, друг мой?

Доцент разбирался не только в патологии глаза. Он внимательно посмотрел на женщину. Волю, железную волю выражало это лицо.

— Мы понимаем друг друга, Карина Герекос. Как всегда. И так оно будет и впредь.

Вначале известие, услышанное в тюрьме Генти-Куле, всполошило Галиноса, но чем дольше он размышлял, тем больше преимуществ находил в создавшемся положении. Что ж, Юлиан провалился. Его тезис: если мы не сломаем человека побоями, его доконает время, — оказался несостоятельным. Собственно, это давно доказано. Если люди не поддаются изощренным пыткам, они не теряют душевного равновесия и в камере-одиночке, в темноте, при пониженных рационах пищи. Юлиан уверял всех, что его метод обеспечит полный успех. И что же — полный крах! Лишь один человек в Салониках способен справиться со здешними коммунистами. Он, Х211.

Это льстит самолюбию, но нужно быть до предела внимательным. Если он свое упустит, никто не вспомнит о провале Юлиана. Наоборот, ему, Х211, еще поставят в вину и безумие Карнеадеса, хотя, видит бог, не он показал ему статью в газете. Нет, все должно идти как по писаному, риск должен быть сведен до минимума.