- Вы же знаете, что натворили. Знаете. А за правду наказывать нельзя.
- А если я такое натворила, что меня надо наказать?
- Ну… Если я знаю, что натворил, то сам иду в угол.
- Сам?
- Сам.
- Но ведь ты-то твердо знал, что делаешь плохо? Потому сам и шел в угол.
- Знал, - вздохнул Сергунька. И посмотрел в сторону.
Он стоял босой, в порванных на коленях техасах, выгоревших и обтрепанных, в пестроклетчатой ковбойке, не застегнутой, а завязанной узлом на животе, и глядел на нее теперь с обезоруживающей прямотой.
- Знал! - Лариса подняла палец и словно погрозила им. - И делал!
- Вы про Степку Вислоухого? Без камня мне бы с ним не справиться. Он большой. В пятый класс пойдет. А про Алиску… Она сама у меня задачку сначала попросила списать, а когда я… наябедничала.
Маленький рыцарь, стоявший перед Ларисой, белоголовый, загорелый и обветренный, взял стволик лещинового куста и поковырял его, потом снова взглянул на Ларису:
- Человек зна-ает, когда он не то делает… Все знает.
Залитый играющими бликами солнечного света мальчонка казался Ларисе почти нереальным, странным и жестоким и добрым лесовичком, вещавшим ей о высокой правде и справедливости, какие ей самой в голову не приходили, да и не могли прийти, потому что она была занята собой, только собой одной.
И Лариса пошла с Сергунькой к его шалашу. Они порыбачили, сварили уху из хариусов. И с того дня их часто видели вместе в поселке. Сергунька был едва ли не единственным человеком, который заходил в гости к Пичугиной.
Семен Васильевич шел спорым шагом к реке.
Поселковая улица была пустынна. Стояла жара, и даже куры прикопались, словно наседки на яйцах, в песок у изгородей.
За плетеной тальниковой изгородью добротного дома инспектор услышал тупое тюпанье топора. Во дворе жилистый поджарый парень в белоснежной майке тесал бревно.
- Евгений Петрович! - окликнул его Шухов.
Парень неохотно разогнулся и посмотрел на инспектора, прищурившись, словно ему солнце било в глаза.
- Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, с нарочитой певучестью отозвался бородатый и длинноволосый малый.
- Ларису на порог в лодке потянуло! Поможешь мне, коли что?…
- По-тя-ну-ло? - как бы прислушиваясь к слову, переспросил. - Кто сказал?
- Сергунька Зимогоров.
- Ну и подла же баба, коли на глазах мальчишки решилась.
- Не об этом речь. Пойдешь?
- Форма на мне не та. Я не при исполнении…
- Я прошу.
- Я бы покрепче добавил, да хозяйка молода… - Женька кивнул на открытые окна.
- Эх, морячок… Совести нет.
- Я не Христос, - нахмурился Женька.
- Ладно… - пробормотал рассердившийся Шухов и, оттолкнувшись от изгороди, словно только для того, чтобы придать себе сил пойти дальше, отправился к реке, крутояр которой уже виднелся.
Женька долго смотрел в спину инспектора, пока тот не дошел до конца изгороди. На душе у него было муторно и противно до гадливости. Совсем не хотелось ему обижать Семена Васильевича, однако идти вылавливать там или спасать Лариску ух как не хотелось. Чтоб там с ней ни случилось - не хотелось. Да так крепко, точно сапоги пудовыми стали, от земли не оторвешь.
«Ну потянуло - так потянуло… - лениво этак рассуждал он. - Мудрено туда без охоты заскочить. Не маленькая. Ну а коли решилась - ее дело».
Размышляя, Женька переступал с ноги на ногу, будто готовился к бегу. Затем он внимательно оглядел бывший в руке топор, как бы удивляясь, откуда он у него взялся. Потом ему захотелось рубануть по бревну, чтоб и топорище вдребезги. И наконец он глубоко вздохнул, положил топор у бревна, а сам будто исподволь двинулся вслед за инспектором. Шел он небыстро и не ускорил шага, когда Семен Васильевич покосился на него через плечо. Со стороны могло показаться, что каждый идет но своему делу, независимо один от другого.
Воспоминания человек может просматривать с любой скоростью, с какой ему вздумается и позволяет время. Захочет - остановит течение мгновений и каждым станет любоваться, будто драгоценностью, его гранями, оттенками и переливами. Время точно замрет, исчезнет в настоящем, а прошлое будет ярче и радостней.
Только бывает так редко. Чаще воспоминания для человека - работа, тяжелый, до кровавого пота труд. Потому что от правильности расчета прошлого, опыта зависит его следующий шаг.
А еще чаще воспоминания кажутся человеку тяжким грузом: нести трудно, бросить жалко. И рад бы не ощущать, как давит, гнетет груз тот не спину, грудь, да силы нет.
Обманутый и даже обманувшийся человек редко вызывает симпатии. Сочувствуют ему еще реже. А Женька отошел от Ларисы задолго до того времени, когда она подпала под категорию обманутой или обманувшейся - ему все едино. Но то, что Семен Васильевич задел душу, обозвав его «морячком», для Женьки пока являлось чрезвычайно важным. Любой упрек был бы ему нипочем, только не этот.
И еще - играть в орлянку с порогом!
Ведь это только в болтовне можно бросить, как она в клубе ненароком: «Мне все равно - что обратно в Ленинград возвращаться, что на порог!»
Так ведь и пошла!
Пошла!
Правда, сподличав, выбрав послом ни в чем не повинного, по-детски влюбленного в нее Сергуньку Зимогорова.