Искатель. 1977. Выпуск №2

В соответствии с больничным распорядком мне, собственно, полагалось после обеда дрыхнуть. Но такого не сделаешь по заказу, особенно если и без того спишь каждую ночь десять часов да еще в полном одиночестве.

Я осторожно приподнялся и посмотрел в окно. Впервые за время моего пребывания здесь светило солнце. Мне показалось, что на голой ветке уже появились почки, но этого быть не могло. Верно, я просто вообразил их, потому что стосковался по зелени и цветам.

Медленно высвободив спутанные полосатой рубахой ноги, я встал босиком на каменный пол. До окна было всего несколько шагов. У меня немного закружилась голова, но после двух-трех глубоких вздохов это прошло. Я прижался лбом к стеклу, держась за задвижку. Моя комната была расположена на третьем этаже. К больнице примыкал огромный парк с множеством деревьев и кустов. Прямо подо мной была стоянка для машин. Ограда из ржавых железных прутьев, напоминавших по форме пики, обеспечивала нахождение больных внутри, а здоровых снаружи. Возле широких ворот стояла сторожка с белой доской, на которой были указаны дни посещений: вторник, четверг и воскресенье. Меня это не интересовало. Ко мне мог прийти разве что обер-ассистент уголовной полиции Катцер, а за этот визит я не дал бы и пяти пфеннигов.

Позади меня что-то тихо звякнуло. Я обернулся и увидел стоявшую у дверей сестру Марион. Она держала поднос и смотрела, на меня полуосуждающе, полуизумленно.

— Нам еще совсем нельзя вставать! — Она сказала не «вам», а «нам», как это принято у медсестер и королев.

Я подождал, не предложит ли она нам быстренько лечь в постель, но этого удовольствия она мне не доставила. Лишь с любопытством оглядела меня с головы до ног и одобрительно заметила:

— Я только теперь вижу, какой вы великан. В постели вы кажетесь меньше. — Она поставила поднос на ночной столик. Я унюхал дополнительную порцию кофейных зерен.

— Голиаф с пустой головой, — сказал я. — Так чаще всего и бывает. Маленькие люди гораздо смышленее. Кстати, было бы хорошо, если бы вы при случае принесли мне какие-нибудь шлепанцы. Босиком здесь долго не простоишь.

Она глянула на мои ноги.

— Разумеется. Может быть, я даже раздобуду для вас пижаму. Однако сейчас марш в постель! — Она взяла меня за рукав и на миг оказалась совсем рядом со мной.

Я опять уловил запах хорошего мыла и трех капель дезинфекционного средства. Затем взгляд мой упал на круглую брошь у ее высокого ворота. Темный крест на серой эмали. Я еще не видел у сестры Марион этой броши.

— Что это? — спросил я, и мне вдруг стало смешно.

— Крест, что же еще? Вы ведь в католической больнице. Разве вы этого не заметили?

— Ну как же. Колокола к вечерней молитве здесь нельзя не услышать. Просто я не придаю молитвам значения. Это, так сказать, опознавательный знак? — Я указал на брошь.

— Она принадлежит моей матери. Модных украшений нам здесь носить не разрешают. Она вам не нравится?

Я сказал, что в жизни своей не видел ничего столь красивого, и даже умудрился при этом не покраснеть.

Ее рука соскользнула по моему рукаву до самых пальцев и там задержалась на несколько секунд. Затем Марион очень бережно повела великана в постель, и он подчинился как ребенок.

Сестра Марион мне нравилась. Ей было не больше двадцати лет, и у нее был такой вид, словно она совершенно точно знает, чего хочет. Я не больно ценю женщин, которые, как флюгер, приноравливаются к каждому настроению мужчины. Мне больше по душе равноправные партнерши, имеющие собственную волю. Сестра Марион, я чувствовал, может быть такой партнершей. Возможно, это было связано с ее профессией.

В остальном она тоже отвечала моему вкусу. Знатоки назвали бы ее серной. Бедра у нее были уже плеч, а ее талию — могу поспорить! — можно было охватить десятью пальцами.

Я залез под одеяло. Марион оправила мою постель и вскинула на меня свои карие глаза. Я мысленно спросил себя, не потому ли Марион мне нравится, что она единственная женщина, которую близко вижу, и пришел к выводу, что дело не только в этом.

Когда мой ангел-хранитель вышел, я занялся яблочным пирогом, который действительно оказался позавчерашним. Зато у кофе был праздничный вкус. Потом отыскал по радио музыку. Надвигающейся грозой ворвались в комнату прелюды Листа. Грянули победные раскаты труб и тут же стихли, поглощенные громким стаккато струнных инструментов. Чувствуя, как сильно волнует меня эта музыка, я снова выключил приемник. Меня вдруг охватила тяга к одиночеству и покою.

Что со мной случилось? Уставился в одну точку на потолке и стал раздумывать над причиной внезапной перемены настроения. Не потому ли это, что сестра Марион случайно коснулась моей руки? Но ведь я не так уж чувствителен. Нет, здесь было что-то еще, и я даже знал что. Просто не хотел признаваться себе в этом. Мне было страшно представить, что разыграется на сцене, когда занавес поднимется. И, однако, не имело смысла оттягивать начало. Публика уже собралась. Теперь, хочу я этого или нет, все пойдет своим чередом.