Искатель. 1978. Выпуск №6

— Я? Слушай, ты уже мужчина…

Абдулла рассказал о том, что произошло, прихлебывая разведенную в чае каурму,[3] набираясь сил. Чолук слушал внимательно, с широко раскрытыми глазами, затаив дыхание. По лицу его пробегали тени то гнева, то испуга, Ладонь самопроизвольно сжалась в кулак, так, что белели костяшки пальцев. Перебивать старшего нельзя, но тут такое дело.

— У них автоматы?

— Наверное, — просто ответил чабан. — Я не видел. Слушай, времени мало. Ты с отарой пойдешь через Порсы к Узун-куи.

Дорогу помнишь?

— Да, — сдавленно ответил парнишка, сглатывая подкативший к горлу комок.

— Завтра к утру доберешься туда. Овец обязательно в Порсы напои, иначе могут не выдержать. Больше нигде не останавливайся. Днем сильно отару не гони, овцы вес сбросят, помни, бойцам на фронте мясо нужно. Особенно в Ленинграде…

Абдулла немного помолчал.

— Мы с тобой слово дали — каждую по сорок килограммов сдавать, помни.

— Помню, — эхом отозвался чолук.

— Возле Узун-куи пасет овец Кичи-ага. Расскажешь ему все, оставь отару яшули[4] и иди к южным колодцам. Туда Аман-ага должен с продуктами приехать.

Седобородого Амана-агу недавно избрали председателем колхоза вместо ушедшего на фронт Муратберды Овезова, первого колхозного агронома.

Абдулла обнял Реджепа за плечи здоровой рукой, притянул к себе, заглянул в глаза.

— Дойдешь? — спросил.

— Дойду, — шепотом ответил чолук. — Все сделаю, дядя Абдулла.

— Если потеряешь дорогу к Узун-куи, иди прямо к Узбою. Запомнил?

— Да.

— А теперь смотри. — Абдулла разгладил ладонью песок, стал чертить прутиком. — Вот Коюнлы. Я обойду его с юга, выйду к могиле Мямиш-ишана. Где-то там они должны пройти. Другого пути на юг, к железной дороге, у них нет. А потом… — Он помолчал немного. — Ладно.

Что будет потом, он пока и сам не знал.

— Мне пора.

Абдулла сполоснул пиалу кипятком, перевернул ее вверх дном. Смахнул рукавом пот со лба, поднялся. Подтянул кушак, надвинул потуже шапку. Чолук подал берданку…

— Саг бол,[5] Реджеп.

— Саг бол.

Парнишка смотрел ему в спину, пока Абдулла не скрылся за барханом. И тогда у него на глазах вскипели слезы, крупными прозрачными каплями падая на песок. Он был мужчина, но еще совсем маленький…

ГЛАВА III

Полуденный зной Абдулла переждал в тени полуразрушенного мазара.[6] Он прилег под мощной глинобитной стеной, но заснуть никак не мог. Страха не было, пустыню он знал, как закоулки родного дома. Особенно эти места, где прошло его детство.

«Есть ли у них автоматы?» — улыбнулся про себя, вспомнив наивный вопрос Реджепа. Есть ли, нет — сейчас это мало беспокоило. Пусть попробуют достать его здесь, где с детства знаком каждый бархан, взгорок, кустик. В Каракумах он научился видеть осторожнейшего пустынного волка за полкилометра раньше, чем тот обнаружит, почует его, охотника. Родная земля укроет. Да и ноги еще, слава аллаху, целы и здоровы. Он-то сам от любой бы погони ушел, растворился, затерялся бы в бескрайних песках, полных надежных укрытий, таких, как этот забытый всеми мазар. Но теперь он сам бросился догонять парашютистов, слабый и практически безоружный, с одной рукой. Удастся ли что-нибудь сделать, помешать диверсантам? Собственная беспомощность угнетала…

Абдулла достал из кармана два патрона для берданки. Всего два, больше у него не было. Даже по одному на диверсанта и то не хватит. Внимательно осмотрел донышки гильз — тусклая красная медь капсюлей была ровной и чистой. Не подведут. Берданка лежала на коленях. Истертый до серебристого блеска ствол, ложа из простого дерева, ободранная, шершавая, лопнувшая вдоль и скрепленная проволокой.

В детстве, загулявшись, он вбегал в дом и сразу смотрел на стену. Если берданка висела там, значит, приехал из пустыни отец. И он бежал во двор искать его. Находил и прижимался к сухому, пахнущему солнцем, травой и овцами халату, снизу заглядывая в морщинистое, пропаленное солнцем до кирпичной багровости лицо. Отец трепал его по обритой головенке и спрашивал:

— Скоро каникулы? А то скучно мне без тебя в песках. Эльбарс тоже тебя ждет. — Все псы отца были Эльбарсами. Из поколения в поколение.

* * *

Домой со станции после госпиталя добирался Абдулла пешком, за семьдесят километров. Машины к ним не ходили, аул был маленький и далекий, у самых песков. Над оазисом висело темно-серое, набухшее влагой весеннее небо. Изредка срывался холодный дождь, но Абдулла не замечал его. На душе было легко и радостно.

Он шагал проселком, посреди вспаханных, пряно пахнущих разбуженной землей полей, и вполголоса тянул по привычке бесконечную чабанскую песню. На полях работали женщины. В цветастых узорчатых платьях и ярких платках. Они украдкой поглядывали на него, тут же отводя глаза, и долго смотрели вслед, порой всхлипывая, не в силах удержать внезапно нахлынувших слез. Вернутся ли их сыновья, мужья, братья?