Искатель. 1978. Выпуск №5

Ролл продолжал идти на негнущихся ногах прямо на охотника. Он не видел перед собой ничего, кроме нацеленного на него карабина. Он заметил, как качнулся и нехотя отвернулся в сторону темный зрачок ствола. Теперь медленно опускалась вниз ложа, пока не уперлась прикладом в землю рядом с ногой охотника. Его рука продолжала сжимать вороненый ствол. Прошло несколько мгновений. Стали разжиматься обхватившие ствол пальцы. Карабин дрогнул, рука на миг задержалась в воздухе, словно прощаясь с оружием, к которому она так привыкла, и медленно опустилась.

Вадим БУРЛАК РЕЧНЫЕ ЗАВОДИ

Рисунки Г. Сундарева

I

Уставший после первого трудового дня Пашка Нестеренко отдыхал на корме «Быстрого». Рядом примостился боцман Егорыч, кряжистый шестидесятилетний старик. Буксир шел вниз по Днепру. С берега налетел ветер, пропитанный запахами Таврии, сохлых солончаков и прошлогодней сопревшей травы.

— Зря ты, Павло, окрысился на капитана, — неторопливо начал Егорыч. — Ну, скажи на милость, чего он тебе сделал плохого?

Пашка исподлобья, молча посмотрел на боцмана. Действительно, если разобраться, так разве кто виноват на этой консервной банке, что его, Павла Нестеренко, курсанта мореходного училища, послали на практику не в загранку, а с лягушатниками шуровать по Днепру. В отделе кадров сказали, пока, дескать, нет восемнадцати, поплаваете на внутренних водах, а там видно будет. Вот и весь разговор.

Не стал, конечно, Пашка унижаться перед этими бюрократами, не таковский он человек. Плюнул на все, взял направление на «Быстрый» и с этого дня и до конца практики будет перевозить всякую дребедень из Херсона в Каховку, из Каховки в Цюрупинск.

— Ну, ты чего молчишь? — недовольно спросил Егорыч. — Я тебя спрашиваю, за что нагрубил капитану?

— Да ну его к дьяволу, сам прицепился непонятно чего, я и послал куда подальше. Подумаешь, начальник нашелся. Капитан… Моря небось и в глаза не видел.

— Зря. Первый день, и такие кренделя выписываешь. За границу его, видишь ли, не пустили, так он и лается на весь белый свет…

Остывала палуба. Солнце скатывалось куда-то за плавни, в степные низы. Стихали полевые запахи. В речном воздухе прибавлялось сырости. Добрыми глазками бакенов и окнами хат прибрежных деревень засветилась река.

Егорыч, глядя в одну точку, продолжал:

— Не всю жизнь речником был капитан, плавал и по морям. И я тоже, шарик разов десять обошел. Где только не был. А тонул и в Индийском и в Тихом океане…

Пашка с удивлением посмотрел на боцмана.

— Не веришь? Спроси у любого из команды.

— Да не, я верю. Только чего это вас занесло сюда после кругосветки?

— Годки подпирают. Стало тяжело рейсовать по морям. Перешел поближе к дому. На каботажном уже лет восемь плаваю. Да и отсюда списывают. Шестьдесят один — все, шабаш. Теперь на пенсию. Так что отобьют в эту навигацию последние склянки — и в тихую гавань, на вечный прикол. Но дело не в этом, Павло. Я вот чего думаю: все моря и океаны как бы внешность страны, а реки, значит, кровь и душа. И прежде чем выйти в море человеку, скажем тебе, к примеру, прежде чем во всяких других странах побывать, надо сначала пройтись по Днепруше, по Волженьке, чтобы дух русский так пропитал, что дальше некуда. И чтобы силушку взял от этих рек, иначе плохо ему придется, когда будет рейсовать по всяким Сингапурам и Монтевидео.

Тужился буксир, перемалывая винтом воду, скрипел штурвальной цепью, и вдруг, словно захлебнувшись, неизвестно для чего, сначала пискливо, затем густо засвистел, и эхо в плавнях передразнило его.

Из-за темной кручи выплыла луна. В ее косом сиянии вода в реке залоснилась. Невзначай кликнула на берегу сойка и смолкла. Пролетели какие-то жуки, гудя басовитыми струнами.

На уснувшем берегу полыхал костер, и огонь от него весело отражался в реке, опрокинутый языками вниз. Черная тень человека присела на корточки у костра. Мешает в котле варево и напевает какую-то песню. Слов не слышно, лишь можно угадать, что песня эта сродни речным ширям, крутым сизым кручам, беспокойному камышу.

И долго еще сидели бок о бок, вглядываясь в ночь, старый боцман и мальчишка-матрос, которого ждут не дождутся дальние страны, незнакомые города, неведомые земли.

А на берегу, в рыжем под луною ивняке, высвистывали днепровские соловьи.

II

Известная в городе шпана — Саня Граммофон и Штырь — с утра околачивались на пристани. Сидя на перевернутых ящиках, они лениво играли в «буру». При этом изредка посматривали в сторону разгружающейся баржи. Когда игра им наскучила, Граммофон сунул колоду карт в карман и сладко зевнул.

— Так говоришь, дело верняк?

— Бузило не трепач, — ответил Штырь. — Сказал — заметал. Я знаю, он давно с хозняками снюхался.

Граммофон недоверчиво покачал головой: с хозняками-то он снюхался, но все равно не укладывается в башке, зачем нужны ему эти железяки. Одно дело заводу или фабрике…

— Говорю тебе, хознякам они нужны, — оборвал приятеля Штырь. — Хозняки все тащат, где что плохо лежит. Головастый народ, замастырят дело и всегда в цвет попадают. Знают кому толкать.

Граммофон посмотрел на часы.

— Долго еще будем торчать?