Искатель. 1979. Выпуск №3

«Так вот, вспомнив все это, — продолжал дядя свой рассказ, — я решил объединить эти приборы. Я знал, что могу создать себе двойника с совершенно нетронутым, чистым мозгом, потом передать в компьютер всю свою мозговую информацию и самосознание, а компьютер вложит все это в мозг моего двойника. И он ничем не будет отличаться от меня, разве только возрастом. Так это даже хорошо. Мысли будут мои, то есть он будет мною. Короче, это буду я, в другой, более молодой оболочке, не подверженной недугам.

Сложность заключалась в одном. Нас не могло быть двое. Я знал свой характер и понимал, что сам не допущу существования меня второго и сделаю все, чтобы остаться одному. Но беда в том. что я, второй, буду мыслить так же и, значит, конфликт неминуем. Меня, старого, должен был кто-нибудь убить, как только передача интеллекта и самосознания закончится.

Двойника я вырастил довольно быстро. За это время удалось достать компьютер, и мне сделали два специальных шлема, ведь передача должна была состояться сразу в двух направлениях — от меня, старого, в компьютер и от компьютера в меня, нового. Когда все это было готово, я отправил тебя в Ниццу, а тут еще вовремя сын вызвал кухарку и дворника.

Как только мы остались вдвоем с горничной, я популярно рассказал ей все и, вручив пистолет, приказал ей выстрелить в меня, старого, как только на шлеме зажжется лампочка, показывающая, что из мозга взято уже все, что только в нем было. Она сначала отказывалась, но я долго уговаривал ее, и она поддалась. Да иначе и быть не могло, ведь она любила меня и готова была выполнить все, что я прикажу. Ну и… вернувшись из Ниццы, ты увидел меня помолодевшим и здоровым…»

«А что же было дальше с горничной? Ты ее. уволил?» — зачем-то спросил я, уже догадываясь, как мой миленький дяденька Реймон поступил с ней.

«Нет, — ответил он совершенно спокойно. — Когда я снял шлем, она сидела на полу и рыдала. Пистолет валялся рядом. Я поднял его и выстрелил… Она могла проболтаться.

Но я, как ты, наверное, понимаешь, вызвал тебя не для того, чтобы покаяться в грехах. Дело в том, что в моих расчетах произошла досадная ошибка. У меня опять рак. Не знаю точно, возможно, мой организм генетически предрасположен к нему или же это просто совпадение, но это так. И, значит, я вынужден проделать все в самого начала. А поможешь мне в этом ты».

Я был настолько поражен всем услышанным, что даже не стал возражать. Мы поднялись на третий этаж, и он открыл дверь. В полумраке, который царил там, я разглядел огромные столы, заставленные многообразными колбами, мензурками неимоверных форм и размеров и большим количеством приборов, совершенно непонятных мне. Мы прошли в следующую комнату. Там стояли два одинаковых дивана, стулья, стол и компьютер в углу. На столе, возвышались два шлема, очень похожие на те, которыми женщины в парикмахерских пользуются для сушки волос. На одном из диванов кто-то лежал.

«Взгляни-ка на меня, нового, — сказал мне дядя таким спокойным голосом, как будто он и не рассказывал только что обо всех мерзостях, которые совершал. Он повернул выключатель. — Вот видишь, он совершенно такой же, каким был я, когда ты вернулся из Ниццы. Сейчас он спит. Так и должно быть. В таком состоянии он лучше все воспринимает. Минут через пятнадцать после тою, как все закончится, он проснется. Ты понял, что должен делать? Как только на моем шлеме зажжется вот эта лампочка, — он указал на маленькую лампочку рядом с проводами, соединявшими шлем с металлическим ящиком, — ты застрелишь меня, старого. Да! — спохватился дядя. — Ты умеешь стрелять?»

Я сказал, что умею. Тогда он встал, надел шлем на спящего, потом зачем-то улыбнулся мне и, надев второй шлем, лег на соседний диван. Мне было не по себе. Дерна пистолет в правой руке, я спустился в дядин кабинет, налил в стакан джина, выпил. В голове теснились различные мысли. Я был в ужасе от того, что услышал, но не знал, что могу предпринять, хотя прекрасно понимал, что делать что-то нужно. Нельзя же допускать, чтобы мой дорогой дядюшка Реймон и дальше продолжал творить все это.

Неожиданно мелькнула мысль, а не собирается ли он и со мной поступить так же, как с той — горничной? Уж не по этой ли причине он приказал мне приехать на машине? Кто меня видел? Да никто. Прилети я самолетом…

Все, что произошло дальше, я помню смутно. Я был как во сне. Когда я поднялся в лабораторию, лампочка на шлеме еще не зажглась. И все же я выстрелил… Два раза… Ни тот, ни другой не успели даже охнуть. Потом я сбежал на первый этаж, рванулся было к двери, но… вернулся и щелкнул зажигалкой…

И не думайте, что я жалею об этом. Когда я вспоминаю все, что увидел в лаборатории, и то, что рассказал дядя в последнюю ночь, то понимаю, что не мог поступить иначе. Любое зло должно быть наказано.

Анри Лаперо замолчал. Глаза его горели, и Тексье видел, что племянник действительно не жалеет о том, что совершил.

Ал. Азаров Островитянин [1]

Повесть