Искатель. 1982. Выпуск №6

Илья прогнал остатки сна, прикинул: вот человек пробежал мимо зала общений, комнаты Егора, рубки ментосвязи… Что такое? Куда подевался грохот тяжелой обуви? И вообще — что за спешка?

Он направился к двери — та спряталась в стену, будто растворилась.

На белом ворсе коврового покрытия лежал Франц. В своем размалеванном «живыми сюжетами» комбинезоне, разодранном на груди и плече, болотных сапогах. Дикий и страшный, весь в грязи, тине, какой-то сизой паутине. Лицо его заросло щетиной, глаза лихорадочно блестели. Анаконда на комбинезоне пожирала саму себя.

— Не подходи! — прохрипел предводитель Нищих. — Ты тоже можешь попасть… Не знаю, как назвать это. Неважно, — бормотал он. — Неважно, как называть, но я в фокусе… Не подходи, говорю!.. Сломался чертов гравилет, я спешил, чтобы успеть — менял образ мыслей, играл, ускользал. Она чересчур большая, ей тяжело поймать такую малость. Но снизошла, я чувствую, снизошла, выследила. — Франц то ли заплакал, то ли засмеялся. — Ко мне снизошла, червю ничтожному, чтобы раздавить.

— Что с тобой, брат? — Илья поспешно вызвал медцентр.

— Только не подходи. — Франц застонал, судорожно вцепился в белый ворс. — Ты был прав, мы чумные. Все! Вся Ненаглядная! Особенно Нищие. Мы страшнее чумы… Дня три назад у меня были видения, а вчера меня нащупали… Я уничтожил Рай, Садовник! Сам! Разогнал ребят! Заставь их что-нибудь делать. Обязательно! Немедленно! Иначе — смерть. Всем Нищим… И вам, если…

Он задыхался. Илья вдруг с ужасом понял, что белая паутина — это «пряжа небытия», которая съела, рассосала, разметала на атомы Колю, Николая Скворцова, Скворушку…

— Кто она? Планета? — прокричал Ефремов, наклоняясь над предводителем Нищих. — О чем ты говоришь?

— Она на улице, смотрит… — пробормотал Франц. — Она здесь. Везде, во всем. Главное — думайте. Все время думайте, не давайте людям спать. Рассредоточьте их и дайте им дело! Интересное! Много дела. Убейте праздность!

Тело его стекленело, превращалось в подобие медузы, но что-то там еще жило, может, только голос.

— Я случайно вычитал… И все понял. Только там, в книге, не так. На самом деле все наоборот. Она должна меняться, жить… Она должна развиваться. Суть в движении, а не в равновесии. Равновесие — это смерть. Она с ним борется уже миллиарды лет… Ее зовут Вселенная!

Только теперь Ефремов увидел: в двух шагах от умирающего на полу валялась старинная книга — зачитанная, ветхая, с выпавшими страницами. Видно, Франц уронил, когда падал.

Коридором уже бежали люди.

— Не трогайте его, — сказал Илья, поднимая один из листков, испещренный пометками и вопросительными знаками. — Поздно. Отойдите все.

Франц засиял. Он исходил светом, будто стал нитью накаливания, в которую вошел неведомой силы ток. Пахнуло жаром.

Илья отступил к стене, одним взглядом схватил глазами текст:

«…Если бы существовал только закон неубывания энтропии, воцарился бы хаос. Но, с другой стороны, если бы существовал или хотя бы возобладал только непрерывно совершенствующийся и всемогущий разум, структура мироздания тоже нарушилась бы. Это, конечно, не означало бы, что мироздание стало хуже или лучше, оно бы просто стало другим, ибо у непрерывно развивающегося разума может быть только одна цель: изменение природы Природы. Поэтому сама суть «закона Вечеровского» состоит в поддержании равновесия между возрастанием энтропии и развитием разума. Поэтому нет и не может быть сверхцивилизаций, ибо под сверхцивилизацией мы подразумеваем именно разум, развившийся до такой степени, что он уже преодолевает закон неубывания энтропии в космических масштабах. И то, что происходит сейчас с нами, есть не что иное, как первые реакции Мироздания на угрозу превращения человечества в сверхцивилизацию. Мироздание защищается».

«Вот оно что! — подумал Илья, не обращая внимания на расспросы, возгласы, толчею людей в коридоре, который вдруг стал тесным. — Какая там Ненаглядная — бери выше. А ведь Франц прав. Вселенная не боится разума! Это дитя ее, любимое, редчайшее в пространстве и времени, необходимое для продолжения рода Вселенных. Не может она душить свое дитя ни под каким предлогом. Напротив. Ей враждебна энтропия духа. Сон разума, праздность ума хуже болезни… Ненаглядная, планета-курорт, превратилась в болото, в котором застоялся разум. Со стороны это выглядело как обширный очаг энтропии, точнее, будто «черная дыра», всасывающая животворную энергию мысли… Да, Вселенная стала защищаться, будить нас, воздвигать препятствия и опасности. Неосторожно, грубо будила, не по-людски? Согласен. Как умела… Один Рай чего стоил: бездуховность, лень, покой, ожирение души, а там уже полшага до деградации и вырождения разума. Драгоценного разума, который, конечно же, родит сверхцивилизации — мы еще малое дитя, долго расти! — ибо природа Природы не может не изменяться. Не может — и точка».

Пошатываясь от нахлынувшей вдруг усталости, Ефремов осторожно обошел выжженное в ковре пятно. — «Эх, Франц, предводитель… Вот твой след — дырка, ничто!» — И вышел во двор.