Он дошел наконец до этого места и остановился. Все тут было точно такое же, как во время галлюцинации. Вот клочок голубой травы, запомнившийся потому, что он имел идеальную треугольную форму, вот упавшая с дерева ветка, вертикально воткнувшаяся в песок. Не было только загадочного аппарата, объятого пламенем, и лежащего навзничь человека.
Почему вторая галлюцинация так отличалась от первой? Почему у Данилевского они все были одинаковы? Данилевский проиграл сражения птицам.
А он с первого раза победил.
Маккиш резко остановился от неожиданной мысли.
Он победил, и галлюцинация изменилась. Данилевский терпел поражения, и это обрекало его без конца сражаться с птицами. Галлюцинации повторялись. Словно кто-то ждал, когда же он все-таки найдет оружие против птиц. Решение было таким простым, требовалось только немного воли, стойкости, мужества.
Значит, что же: галлюцинации искусственного происхождения?
Но кому это надо и зачем?
Зачем? Да просто затем, чтобы узнать цену существу, появившемуся вдруг на Лигейе. Для того чтобы определить, чего от него можно ждать, достоин ли он внимания. Вероятно, первая галлюцинация — бой с птицами — была испытанием на смелость и находчивость, вторая — проверка на доброту, сострадание, готовность помочь. И эти испытания он, надо полагать, выдержал. Какое же будет третье?
«Все это фантазии, — одернул он себя. — Лигейя пуста, автоматы не могли не заметить хоть каких-нибудь признаков разумной жизни. Две другие планеты системы тоже необитаемы, и, значит, некому проверять земных разведчиков галлюцинациями…»
Когда очередной восьмичасовой отрезок времени стал подходить к концу, Маккиш понял, что нервничает. До этого он работал: встретил вернувшихся «черепах» и выпустил на работу других, занимался микробиологическими исследованиями, внес собранную автоматами информацию в магнитный дневник. Но за полчаса до следующего сеанса наваждений Маккиш поймал себя на том, что третий раз диктует в дневник одну и ту же фразу. Он выключил запись, постарался успокоиться.
Лицо Степанова появилось на экране неожиданно. Оно было хмурым, озабоченным и в то же время каким-то оживленным, радостным. Маккиш понял: Степанов просто радуется, что летит на форпост, где его ждет загадка, с какой еще никто из разведчиков не встречался.
— Идеи есть? — спросил Степанов.
— Есть, — сказал Маккиш. — Планета населена, и галлюцинации — это не что иное, как попытка проверить нас, узнать, стоит ли вступать с нами в контакт. Есть, правда, одна загвоздка. Эти инопланетяне должны быть совершенно невидимы. Может, цивилизация невидимок?
Хмурое лицо Степанова разгладилось.
— Если ты можешь выдвигать такие гипотезы, — сказал он, — дело обстоит не так уж плохо.
— Да я не шучу, — сказал Маккиш.
Степанов улыбнулся широко и открыто:
— Ладно, еще немного, и мы с тобой во всем разберемся.
Экран погас. Маккишу вдруг стало легко и просто. Пришла уверенность, что все его предположения истинны. Откуда она взялась, эта уверенность? Может быть, кто-то следил за его рассуждениями, за его мыслями и в нужный момент помог выстроить логический ряд суждений?
Трижды в год на Лигейю обрушиваются ураганы, и потому никакое сооружение на поверхности невозможно. Но затихают ураганы, и вновь вырастают деревья и трава, снова появляются птицы, из каких-то потайных нор выползают животные. Так неужели разумное существо не приспособилось бы к местным условиям?..
Маккиш ходил взад-вперед под прозрачным куполом форпоста. Теперь ему казалось, что время тянется медленно. Хотелось поскорее окунуться в очередную галлюцинацию. Теперь он знал, что это контакт, и ждал его.
Николай ЧЕРКАШИН
КРИК ДЕЛЬФИНА