Обжигающий глоток прояснил все вокруг: сидящих на взгорбке окруженцев, их было совсем немного, в серых бинтах, рваных, прожженных гимнастерках. Низиной к лесу, над которым сияло солнце, тянулась на восток колонна, кони тащили пушки, скрипели двуколки с ранеными, а где-то в стороне все еще слышались отголоски затухавшего боя.
— Пей остатнее. Теперь-то добудем.
— Вы кричите или нормально разговариваете?
— Нормально, а что?
— Значит, ничего страшного.
Только глушь в ушах, будто их заткнули ватой, и все тело как не свое.
— Спасибо, Маруся.
Санитарка сипло рассмеялась непонятно чему, сунула ему в руку горбушку хлеба.
— Подрубайте, у нас с такими контузиями и сестру не зовут.
— А я не звал…
— Верно… Богданыч, — снова рассмеялась санитарка, — ты все горевал об крестнике своем. Оживел…
Только сейчас Антон увидел Богданыча и Ваську, полулежавших рядом у стены, дремлющего старшину с уткнутым в грудь подбородком. Все были словно на одно лицо — черные, закоптелые, лишь Богданыч выделялся непокрытой седой головой. Чуть поодаль на носилках горбилось над накидкой чье-то худое тело.
— У вас, говорят, кисет был?
— А вы курите?
— Тут научишься.
— Возьмите, может, есть на закрутку… — И подставил карман, до того трудно было шевельнуть рукой.
— Вот организм, — сказал Богданыч, — минуту покемарил, и Опять хоть за Марусей ухандривай.
— Ты что? — фыркнула Маруся, свертывая цигарку. — В отцы годишься.
— В отцы. Сорока не стукнуло.
— Надо ж, я думала, все полсотни.
— Эх, Маруся, Маруся…
— Да какая я Маруся? Вера я, — всхлипнула от смеха санитарка и плюхнулась рядом с Васькой. — Это вот он меня окрестил — и пошло, а я с санроты, меня тут не знают. Ну и пусть Маруся, не жалко. — И снизу искоса как-то странно глянула на Ваську. — Поделюсь?
— Ага, на троих… А Маруся — хорошее имя, и сама ничего, нравишься. Как ты этого фрица гранатой огрела! Не ты, давно б я на небеси витал. Здорова!.
— Плохо?
— По мне хорошо, — мечтательно вздохнул Васька. — Детишки будут крепкие.
— Дожить бы до детишек…
— Может, и доживем.
Они снова взглянули друг на друга. У Васьки вдруг заполыхало лицо, сквозь копоть проступил румянец, а Вера вздохнула, яростно затянувшись.
— Эх, жисть жестянка… Потанцевать бы щас, а потом над озерком посидеть в парке…
— В каком еще парке?
— Был у нас в селе парк. И озерко. Только я не сидела ни разу, на других завидовала. А сама нет, мала была. Ты не гляди, что большая, мне всего-то семнадцать.
— Я не гляжу, — буркнул Васька. — Вот если все обойдется, тогда поглядим. Может, всю жизнь только и буду глядеть на тебя.
Человек на носилках застонал и притих. Низом по-прежнему тянулись подводы вперемежку с пешими и конной тягой. Антон сплюнул скрипевший на зубах песок, тяжко ломило суставы, сушило в горле, и вместе с тем было такое чувство, будто после долгой разлуки за тысячи верст вернулся к своим, родным.
— Про Бориса не слышно?
Богданыч вскинул на него лохматые брови.
— Должно, лечится, если успели проскочить. С вечера проскоку тут почти не было.
Санитарка, о чем-то болтавшая с Васькой, прыснула, уткнувшись лицом ему в колени. Васька робко приложил ладонь к ее стриженой голове.
Антон хотел спросить, где майор, что с ним. Но тут снизу от колонны, завихряя пыльцу, откололся зеленый «газик» и, выскочив к ним на взгорбок, развернувшись, затормозил. Из него выпрыгнул майор и, чуть приволакивая ногу, затянутую поверх колена грязным жгутом, подошел к лежавшим. Жестом дал знак оставаться на местах, хотя никто и без того не шевельнулся, пытливо смотрели на пропыленную фигуру майора с седым чубчиком, выбившимся из-под козырька. Лишь один старшина, качнувшись, поднялся и застыл, опустив руки по швам.
Майор оглядел искромсанную полумертвую землю за гребнем окопа с неразвеянным дымом над лощиной, куда отошли остатки фашистов, на редкую цепочку отступавшего батальона, уже скрывавшегося головой в тени дальнего леса, сказал старшине:
— Возьмешь всех с собой и приставай к колонне. На первом же привале передашь людей комполка Кузьмичу, с ним согласовано. Раненых в санбат. И возвращайся, я буду при штадиве.
— Вернусь, если не задержат.
— Ну, ну, твое место у меня.
— А как же сборный пункт, проверка? — спросил Васька, шмыгнув носом.
Майор снял фуражку — ветер взвихрил седые редкие волосы, — посмотрел на Ваську, на медленно поднявшихся солдат, сказал чуть надтреснуто, глядя поверх голов в пространство:
— До свиданья, товарищи. Спасибо за все…
Двое по знаку Богданыча подняли носилки и пошли гуськом с холма. Санитарка подбежала к Антону, но он, отстранив ее, поднялся сам, чувствуя, как слегка поплыл жухлый бугор, люди, спускавшиеся по склону, майор, вдруг остановившийся перед ним вполоборота,
— Ты вот что, — сказал майор, — давай в мой «газик», выскочим отсюда, сядешь на попутку — и на свою базу. Там скорей подлечат, там это проще…