Искатель. 1983. Выпуск №1

— Проваливай, рваное ухо! — опять выкрикнул я в побледневшее Муратове лицо. Он не двинулся с места. Я ухватил его за широкий кожаный пояс, приподнял и швырнул вниз, в коричневую жижу. Последнее из запомнившегося — белки его глаз, когда он поднялся, весь в грязных потеках.

— Больше никогда не назовешь Мурата рваным ухом! — медленно сказал он и добавил что-то по-уйгурски.

3. КНЯГИНЯ РАДОСТИ

— Эона, а вот что сказал Аристотель: «Цена любого предмета зависит от его красоты. У красивейших все остальные должны, быть рабами». Он прав. Разве плохо находиться в полной власти у красоты?

— Любое рабство отвратительно. Красота — достояние всех. Она подобна широколиственному древу в знойной пустыней Древо утоляет жажду плодами, одаривает цветами и прохладой. Неужели ты захочешь за эти щедрости увезти древо с собой?

— Таких безумцев во все времена было немало. И не только тех, кто довольствовался гаремом. Случалось, один народ устраивал охоту на другой народ. Разрушались прекрасные города, испепелялись дворцы и храмы, истреблялось все живое, кроме красивых женщин. Их обращали в рабынь, продавали как скот.

— Но всякий раз в истории добро и справедливость торжествовали.

— Торжествовали? В ужасающих сечах, где погибали лучшие, храбрейшие. Путь красоты отмечен стенаньями, кровью, враждою. Так уж устроено мирозданье.

— Ты ошибаешься, полагая, что разумные существа повсеместно в мирозданье враждуют…

Приехавший вместе с главным археологом Казахстана Сергей Антонович нашел меня в горячечном бреду. Температура доходила до сорока. Меня заворачивали в мокрые холодные простыни: — кто-то вычитал про это в записках Пржевальского. Не помню, как везли на «газике», как летел в Алма-Ату, Одно и то же виденье преследовало воспаленный мозг. Урочище Джейранов. Глухая безлунная ночь. Внезапно все окрест сотрясает громовой удар — это вырывается из заточения нефть вперемешку с газом. Буровая вышка смята, как модель из алюминиевой проволоки, и отброшена на скалу. Неудержимый поток нефти заполняет почти раскопанную обсерваторию, клокочет у стен дворца. «Спасите Снежнолицую! Спасите!» — кричу я, барахтаясь в нефтяных волнах. Стрела молнии поджигает черный поток, все кругом вспыхивает, я задыхаюсь в огненных языках и снова взываю о спасении Снежнолицей…

В университет я возвратился только после ноябрьских праздников. Здесь, в Сибири, давно уже была зима. Не заходя в общежитие, я направился к Учителю. Вечерело. В комнате с потертым креслом горела зеленая настольная лампа. Он поднял голову от бумаг, встал из-за стола, широко раскинул руки и обнял меня.

— Наконец-то, наконец-то, голубчик! Ну что, оклемались?

Я высыпал на кресло из рюкзака две дюжины яблок из нашего сада — знаменитый апорт — каждое величиной с кулак. Он живо взял одно, с хрустом разломил, протянул мне половину.

— Слава казакам семиреченским, какой плод вывели! Апорт умудрялись сохранять до нового урожая. И арбузы — они были у казачков пудовые. Эх, молодость! Катилося яблочко вкруг огорода, кто его поднял, тот воевода, тот воевод-воеводский сын; шишел-вышел, вон пошел! Как это называлось, знаете? Конанье. Считалка мальчишечья. Я еще в бабки играл — и как!

Помолодел Учитель, точно четверть века сбросил с плеч. Не хотелось его огорчать, но…

— Сергей Антонович, я пришел проститься, — сказал я. — Ни историка, ни археолога из меня не получится. Я не уберег Снежнолицую. Чем так начинать, лучше податься в кочегары или дворники.

— Хорошая профессия, кочегар. И я когда-то шуровал уголек. На пароходе, — сказал он невозмутимо.

— Возвращаюсь домой, в Алма-Ату. Я уже присмотрел себе работу. Надо деду помогать. Совсем состарился, весь скрюченный, как саксаул. Сад высыхает, некому поливать. — Я принялся завязывать рюкзак. — Попробую перевестись у себя на вечерний физфак, авось стану геофизиком. Буду разгадывать природу землетрясений и селей. Учитель сел за стол, подпер рукой массивный подбородок.