Искатель. 1983. Выпуск №2

Я снова посмотрел сквозь виноградные листья. Ко мне медленно приближался шар на вздутых трехпалых лапах, увенчанный шаром поменьше — головой без ушей и волос. Оба шара сплошь были унизаны роговой переливающейся чешуей. Из коричневого балахона торчали ручки — такие же короткие и трехпалые. При каждом его шаге чешуя издавала звуки, которые я и принял за пение ящерицы или тростника.

Он остановился возле ствола молодой агавы, в трех шагах от меня, и тихо сказал:

— Я вижу тебя сквозь виноградные листья. От меня никто не спрячется. У тебя тоже одна голова. Что ты здесь делаешь?

И сразу припомнилась мне Сигона, и та ночь, и красный огонь на Поющей горе, и тень, собирающая в корзиночку страшные дары Земли, И ответил я — тоже негромко:

— Я жду.

— Кого ждешь?

— Того, кто задает трудные вопросы.

— Как его зовут?

— Колосс.

— Я, я Колосс! — обрадовался он и похлопал себя лапкой по балахону.

— Знаю. И готов тебе отвечать.

— Говори еще тише. Чтобы не слышала тетка Франческа, видишь, она дремлет под зонтиком. Не то прогонит меня отсюда. Да еще накажет: задернет занавеску на окне и не разрешит смотреть ночью на звезды. Ответь: зачем смотрят на звезды?

— Они красивые. Они летают в небе как светляки. Только очень высоко. Их очень много, не счесть.

— Пожалуйста, не шути со мною. Я не глупая сирена Юдифь и не придурковатый циклоп Бруно. Я — Колосс. Я знаю, что звезды — это шары плазмы, гравитационный конденсат из водорода и гелия. Они рождаются, живут, и умирают, как все во Вселенной. К старости они становятся или нейтронными звездами, или белыми карликами, или «черными дырами». Существуют понятия: звездная эволюция, звездные подсистемы, звездные каталоги — древнейший составил Гиппарх, шкала звездных температур и так далее. «Очень много», «не счесть» — это не ответ. Невооруженным глазом на Земле различают около двух с половиной тысяч звезд до шестой звездной величины, главным образом вблизи обода Млечного Пути. Ответь: на скольких из них может существовать жизнь?

— Я слышал, что в нашей Галактике около миллиона цивилизаций, — не слишком уверенно сказал я. — Жизнь вездесуща. Как семена земных растений разносятся ветром на тысячи километров, так и микроорганизмы — с планеты на планету, от звезды к звезде.

— Допустим, ты прав. Они действительно переносятся. Кометами, метеоритами, давлением звездного света. Но знаешь ли ты, какую дозу рентгеновского и ультрафиолетового облучении получают они в таких путешествиях? В десятой тысяч раз больше смертельной. Поэтому вероятность подобной панспермии равна нулю… Даже если предположить, что жизнь самозарождается, то и тогда шанс для появления разума ничтожен.

— Однако на Земле разум появился, — слабо отозвался я.

— В условиях исключительных. Жизнь возникла в океане, впрочем, океан вполне представим на любой другой планете. Технологическая же эволюция возможна лишь па твердой почве, и потому морские животные выползли на сушу. Но до этого лунные приливы научили их дышать! Согласись: подобная планетарная ситуация исключительна. Кто поручится, что мы не одиноки в Галактике? Почему молчишь?

— Мы не одиноки, Колосс, — сказал я.

— Ты имеешь в виду загадочные сигналы пульсаров? Всплески радиоизлучения Юпитера на декаметровых волнах? Упорядоченные пики рентгеновского излучения из космоса при временной развертке? Будем придерживаться презумпции естественности, пока не докажем обратное. Но ответь, если больше не у кого спросить в целой Галактике: кто я, тебе?

— Ты мой брат, — сказал я. — Брат по разуму.

— Скажи, я красив?

— Ты красив. Все живое красиво. Красивы облака, ящерицы, собаки, агава, под которой ты стоишь, листья и кисти винограда, перевившего решетку.

— Тогда почему я не кисть винограда? Не агава? Не облако и не собака?

Я молчал.

— Почему я хочу стать таким, как ты или как тетка Франческа? Почему ты не хочешь уподобиться мне?

— Видишь ли, все мертвое и нерожденное пребывает в небытии, а живое изначально классифицировано на… — заговорил было я, но осекся, когда понял страшную глубину его вопросов.

— Потому что я урод! Я и проклинаю твою волю и твою Землю за то, что я урод… Хочешь, скажу, какого вопроса ты больше всего боишься?

— Я ничего не боюсь, Колосс.

— Боишься! Боишься, что я мог бы оказаться твоим сыном! Но я не твой сын. Я брат твой, уродливый твой брат. Ты сам это признал! Зачем ты позволил явиться мне из небытия в столь непригожем обличье, брат мой? Ты открываешь на планете все больше интернатов для существ, подобных мне, а ведь большинство подобных мне калеки еще и умственно. Зачем ты скрываешь правду о нас от себя самого?

— Я ничего не скрываю, брат мой Колосс, — сказал я.

— Жаль, что тебя не могут наказать братья из других галактик, — сказал он. — За то, что ты губишь прекрасное. За то, что труслив, жесток, сластолюбив. За то, что бросаешься фразами о мертвых и нерожденных, не вникая в их смысл.

— Коло-о-осс! — раздался голос тетки Франчески. — Опять ты сам с собой разговорился. Иди, малыш, сюда.

— Пожалуйста, навещай меня почаще, брат, — сказал Колосс.