Искатель. 1987. Выпуск №5

Но поток переселенцев, доведенных нуждой до отчаяния, не только не поредел, но даже возрос. Сельва всем давала кусок хлеба, и перед этим все ее ужасы оказались пустяками. Люди боялись нищеты больше, чем смерти.

Эту историю знают все. Но все же Арвин говорит не то, что думает.

— Вы привыкли к сельве? — спрашиваю я.

— Разве можно привыкнуть к ожиданию гибели? — вопросом на вопрос отвечает Най. Он как-то на глазах стареет. На лбу появляется сетка морщин. — Вы знаете, что значит каждую минуту ждать, когда на твоей шее захлестнется петля? Минуты растягиваются в часы, часы — в годы. Все проходит, а страх смерти остается. Больше того, он растет с каждым мгновением. Рано или поздно любое везение кончается, и чем больше тебе везет, тем меньше остается жить. Разве к такому привыкнешь? Можно устать от ожидания, но привыкнуть — никогда.

Арвин замолкает. Пытаюсь представить себя на его месте и чувствую, как по спине ползут мурашки. Пытка, затянувшаяся на десятилетие.

Откуда-то сверху, из непроглядного мрака листьев и ветвей, спускается глянцевая петля лианы-удавки. Она начинает извиваться, нащупывая добычу. Тонкие усики-корешки сплетаются в сетку, мерцающую мертвым неоновым огнем.

Най глядит на удавку равнодушно, как на шкаф или стул в своей каморке, затем ленивым движением вытягивает тесак и разрубает растение пополам. Петля падает в угли и начинает тлеть, распространяя зловоние.

— Впрочем, вам этого не понять, — продолжает свою мысль проводник. — Вы всего месяц на Ферре, ваши легкие еще чисты, как у младенца. Они еще могут работать без пыльцы. Вернетесь домой и думать забудете про сельву и людей которые вынуждены в ней жить.

Над ухом пищит москит. Говорят, недавно появился новый вид, впрыскивающий яд в тело человека.

— Нет, Арвин. Думать о сельве я не перестану. Вы, конечно, правы. Я здесь чужак. Состоятельные родители, хорошее место в университете… У меня никогда не было каких-то особенных неприятностей, я никогда ни в чем не нуждался. Но сельва всегда занимала мои мысли. Как я упрашивал, чтобы меня взяли в экспедицию! Не знаю, поймете ли вы меня правильно, но у каждого есть свое, заветное, ради чего он и живет. Для одних это деньги, власть, положение в обществе. Для меня же это сельва.

— Это потому, что у вас есть все остальное, — усмехаясь, говорит Най.

— Возможно, — соглашаюсь я. — Вы можете ее ненавидеть, я же ее боготворю, потому что хочу понять! Иногда она представляется мне огромной дворнягой. Мы просто не научились ладить с ней, постоянно делаем ей больно, а она кусается. Но, как и все собаки, она совсем не стремится причинить вред человеку.

Арвин смотрит на меня, а в глазах у него жалость. Опять проступает сетка морщин у висков.

— Знаете, — нерешительно говорит он. — Мне кажется, что сельва вас не отпустит. Она не объект исследования. Сельва — гигантская мясорубка судеб.

Я вздрагиваю. Неужели Арвин сумел так быстро раскусить меня?

Най смахивает с бороды летучую пиявку и, как-то беспомощно улыбаясь, говорит:

— Вы напоминаете мне ребенка, Буфи. Чистенького и ухоженного, но однажды вышедшего погулять и заблудившегося в вонючих трущобах. Во всяком случае, можете на меня рассчитывать. Я всегда любил детей.

Келин Квинн

— Я всегда любил детей, — слышу сквозь сон голос Арвина.

О чем это он? Сельва — и дети… Хотя Ная порой совершенно невозможно понять.

Дети… Горе это или счастье? Бывает, мне становится жалко, что у меня нет детей. Может быть, тогда жизнь приобрела бы какой-нибудь смысл? Тогда бы растворились в прошлом жирное чудовище Страд, пропавшие секретные документы, сельва, ее обитатели — жалкие и великие одновременно…

Вздыхает во сне Вако. Он приоткрывает глаза, и между набрякшими веками проскальзывают желтоватые молнии белков. Несчастный, всеми презираемый Вако.

Храпит во сне капрал, надвинув каску на длинный прямой нос. Сейчас он похож на спящего после смены работягу. Руки с набухшими венами мелко подрагивают. Да и сама сельва ничем не напоминает страшилище с острыми клыками, паучьими лапами и шевелящимися лианами вместо волос.

Ночь полна очарования.

Вако опять вздыхает и скрипит зубами. Наверное, снится, что на голову ему опять падает тяжелая стальная балка. Вако смеется при виде чужих страданий, потому что в жизни у него было слишком много своих.

А вот Арвин ему завидует. Да, да! Железный Арвин завидует дураку Вако. Никто этого не замечает, кроме меня. Он завидует тому, что разум Вако не способен в должной мере воспринимать опасность! Вако не боится смерти, вернее, почти не думает о ней. Най же наполнен страхом, как сосуд водой.

Почему же никто, кроме меня, не замечает этого? Может быть, потому, что я единственная женщина в этой обреченной экспедиции?

Смертники… Костер в сельве. К нему жмутся грязные оборванные люди. Все они очень разные, и мечты у них разные, как потолки в наших домах. У одного мечта большая, у другого — крошечная, но не менее желанная. И каждый надеется, что исполнится именно его, и никто не догадывается, что совсем скоро осуществится намерение маленького жирного человека по имени Страд.

Пора.