Искатель. 1988. Выпуск №3

— Думаю, господин барон, разговор об этих сокровищах придется отложить на несколько десятилетий. Может быть, кладоискателям будущего повезет, и они окажутся счастливее смоленского губернатора? Но доберутся ли они когда-нибудь до затопленного подземелья? Этого нам не суждено узнать. Пока же, — господин барон, мы являемся с вами обладателями пусть призрачных, но огромных ценностей. В старости даже это согревает душу! — Глаза полковника заблестели. — Когда-то Наполеон заставил нас с вами играть в его «пьесе» определенные роли… Теперь пришло время откровенно признаться: может быть, мы были и неплохими актерами, но сам «спектакль» оказался из рук вон слабым. Оглядываясь на свою жизнь, месье, я думаю, что сгодился бы для лучших ролей!

Услышав такое признание полковника, Гранье вскинул голову, собираясь возразить ему, но промолчал, устремив задумчивый взгляд в затухающее пламя камина.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Должен признаться, что первые читатели моей повести восприняли ее как чистейший авторский вымысел, — настолько сильной была вера в устоявшуюся легенду о Наполеоновых трофеях. Я сам с детских лет слышал, что сокровища Бонапарта затоплены в одном из озер Смоленщины. И все же мне повезло больше, чем многочисленным искателям трофеев Бонапарта, хотя я и не стал обладателем миллионного состояния, как о том мечтали некоторые из ретивых кладоискателей.

Думаю, слово «легенда» вообще мало подходит к истории исчезновения «клада» Бонапарта. Какая это, право, легенда, если было точно известно, что сокровища сокрыты на дне Семлевского озера?! Ведь «свидетелем» этого события был сам граф Ф.-П. Сегюр, генерал-адъютант Наполеона. Вот и известный английский романист В. Скотт утверждал то же. Вторил Сегюру и русский военный историк А. Михайловский-Данилевский… И если после таких-то серьезных свидетельств сокровища не были найдены — то тут одно из двух: либо их плохо искали, либо Сегюр и иже с ним что-то напутали.

В математике есть понятие: «доказательство от противного», «Почему бы не применить его к загадке трофеев Бонапарта?» — подумал я однажды. А что, если они вовсе не были потоплены? Но чтобы ответить на эти вопросы, надо было сделать «самую малость»: найти трофеи.

Прежде всего следовало исходить из того, что перед вступлением армии Наполеона в Москву из Кремля были эвакуированы многие ценные вещи, в том числе богатые коронационные украшения и сокровища патриаршей ризницы стоимостью в двадцать… один миллион рублей. Однако в Кремле еще оставались десятки пушек старого литья, в Арсенале — знамена, доспехи, многие тысячи ружей, шпаг… Не были сняты богатейшие оклады на иконах в кремлевских соборах, в большинстве церквей и монастырей Москвы. Московский викарий Августин едва успел вынести из Успенского собора древние иконы: Иверскую и Владимирскую.

Пора наконец внести ясность и в роль главнокомандующего Москвы графа Ростопчина, отвечавшего за эвакуацию московских ценностей. Длительное время некоторые историки обеляли его, утверждая, что пожар Москвы и сопутствовавшее ему разграбление города — дело рук одних французов. Такая постановка вопроса не соответствует исторической правде. Невероятно, чтобы неприятель сам совершил поджог, тем лишая себя крова и пищи. И хотя сам Ростопчин, выйдя в отставку, писал из Парижа, клялся в своей непричастности к пожару, его утверждение не согласуется с общеизвестными фактами. Ведь не сделав ничего для эвакуации имущества горожан, Ростопчин тем не менее приказал вывезти из Москвы противопожарные средства. В больницах и госпиталях остались десятки тысяч больных и раненых. По приказу того же Ростопчина из тюрем выпустили колодников. Французы вылавливали поджигателей, судили и расстреливали их прилюдно, но и сами способствовали распространению пожаров, поскольку, взбудораженные военными, успехами и вином, были неосторожны в обращении с огнем.

Народная молва утверждала, что в числе ценностей, похищенных: французами из Кремля, был золотой крест с колокольни Ивана Великого и большое серебряное паникадило из Успенского собора весом около четырехсот килограммов. Следует уточнить, что, неприятель, как правило, не зарился на, сами иконы, сдирая, с них золотые и серебряные ризы, которые тотчас переплавлял в слитки, чтобы было, удобнее везти их по Смоленскому тракту к западной границе России. Последнее обстоятельство отчасти объясняет, почему в отбитых у завоевателей обозах с трофеями не были найдены многие ценные в художественном отношении вещи. Для французов имели значение прежде всего золото и серебро.