— В его годы легче расстаться с участковым врачом, чем с нажитым капиталом. Ты вспомни его апартаменты — это ж пещера Аладдина!
— Да, о сокровищах этой «пещеры» надо бы поразмышлять особо. Как это средней руки служащий райсовета умудрился поднакопить столько всего? — Шатев задумался. — Послушайте, а ведь если Кандиларов закопан где-нибудь в лесу, в горах, тем более под осыпью, то найдет его не милиция, а палеонтолог двадцать первого века.
— Остроумно. Только у нас нет времени ждать третьего тысячелетия, — сказал Бурский и обернулся к стажеру: — Вы, Тодорчев, что думаете?
Паренек смутился, даже слегка покраснел.
— Смелей, смелей, — приободрил его Шатев. — Наша профессия не для боязливых и не для застенчивых.
— Видите ли, я думаю, надо исключить возможность того, что этот… Кандиларов… задержался у какой-то женщины. В его годы люди не так уж часто рискуют общественным и семейным положением. Во всяком случае, у вас нет данных о том, что супруги, допустим, не ладили, что дело шло к разводу.
— Не у вас, а у нас, дорогой коллега, — поправил парня Шатев.
— Да, у нас. И еще…
— Не стесняйтесь, говорите.
— Когда меня посылали к вам, то прямо-таки заверили, что я буду проходить практику в отделе по расследованию убийств и тяжких преступлений против личности. А вместо этого…
— Вы, кажется, недовольны? Да? Разочарованы? Не торопитесь. Будут у вас еще расследования и потяжелей, это я вам обещаю.
Зазвонил телефон. Майор поднял трубку. Ответив собеседнику односложным «да», заторопился к выходу.
— Звонила Кандиларова, — сказал он уже в дверях. — Получила еще одно письмо от мужа — из Стамбула. Полковник Цветанов приказывает поехать и взять у нее это письмо.
Он вернулся примерно через час. Шатев и Тодорчев терпеливо дожидались, пока Бурский достанет письмо, включит сильную лампу-рефлектор и сядет за свой стол.
Письмо покоилось в сложенном вдвое листе белой бумаги. Большим пинцетом, извлеченным из среднего ящика стола, майор подцепил конверт и перенес его в круг света. Конверт был тонкий, размером больше обычного, с красными и синими ромбиками по краям, левее марки с изображением Кемаля Ататюрка пестрела наклейка: «Авиа». В сильную лупу ясно прочитывались буквы стамбульской почты и дата — «02.10». Ниже черными чернилами значился адрес Кандиларовой. Виргинии, именно Виргинии Кандиларовой.
Все так же пинцетом Бурский перевернул конверт. На штемпеле софийской почты значилось вчерашнее число, а в самом низу — приписка:
В конверте лежала столь же непривычно большая цветная открытка с изображением знаменитой некогда мечети, а еще раньше — не менее знаменитой византийской церкви «Святая София».
Послание гласило:
Стажер дежурил в отделе: ему пока что не решились поручить самостоятельную задачу. А для Бурского и Шатева два дня промелькнули в беготне, в бесчисленных телефонных разговорах. На третий день настало время докладывать полковнику, и все трое явились к нему в кабинет.
— Ну, будем носиться как угорелые или пора признать себя побежденными? — начал Цветанов свои подковырки. — Что же, поверите, что Кандиларов улизнул в Турцию, и прекратите расследование? Поскольку, мол, искать пропавшего супруга уже не имеет смысла.
— Дело Кандиларова, товарищ полковник, не такое уж и простое, — огрызнулся Бурский.
— Разумеется, разумеется. Нашему брату проще получать денежки в день зарплаты… Несколько труднее предложить, к примеру, интересную версию.
— Хорошо, тогда выслушайте ее. Графологическая экспертиза установила, что на обеих открытках почерк один — Петко Кандиларова. Дактилоскопический анализ материала столь же категоричен: отпечатки пальцев на открытках — только Кандиларова и его жены. На первой, конечно, обнаружены и другие отпечатки: ведь она была послана без конверта.
Ага, намекаешь на то, что…