Искатель. 1989. Выпуск №1

В Саду был торжественный раут. Статуи праздновали окончание зимней спячки и освобождение из плена деревянных ящиков. Беспечно щебетали нимфы и аллегории; сатиры, разминая копыта, резво бегали по дорожкам наперегонки; двуликий Янус, одновременно плача и смеясь, разными голосами произносил какую-то пышную, невнятную речь; Амур с Психеей шептались о своем, интимном, сидя на скамеечке и болтая ногами. Затесавшийся в эту античную компанию мраморный бюст польского гетмана беспрерывно громко чихал и горделиво озирался по сторонам. С ним заигрывала молодая резвая нимфочка: они подмигивали друг другу и похохатывали.

Но чу! Внезапно раздался чистый призывный звук охотничьего рога, и все статуи обратили взоры в глубину аллеи, откуда, окруженный свитой муз и вакханок, увенчанный лавровым венком, вооруженный луком, показался прекрасный Аполлон вместе со своей единокровной сестрой Артемидой. С лаем бежали впереди царственной пары мраморные псы.

Аполлон остановился, поднял руку. Все смолкло, стихло, замерло. Речь бога не была пространной, напротив, по-олимпийски краткой, ясной, наполненной истинно аттической солью.

— Приветствую вас, боги, а также нимфы, вакханки и прочие изваяния! — мелодично воскликнул он.

В торжественной тишине довольно крякнул бюст польского гетмана. Аполлон демократически улыбнулся ему и повелел:

— Чашу мне!

Мраморная жрица, склонившись, подала богу чашу с символическим вином. Он поднял ее к небу и восславил Зевса Громовержца. Вторую чашу Аполлон посвятил некоему Эльдару Федоренко.

— Сей великодушный гробовщик, — сказал бог, — каждую осень замуровывает нас в ужасные, безобразные ящики, и это грустно. Но вот наступает весна, и мы ждем Эльдара Федоренко с нетерпением изголодавшихся по солнцу, по воздуху, по ласкающей зелени Сада. «Где ты, где ты, Эльдар Федоренко?» — так часто думал я и вы все также, я уверен. И вот слышен неповторимый звук его шагов. «Нет, он не заболел! — ликую я. — Он не умер! Он снова с нами!» С кем сравнить мне Эльдара Федоренко?

— С Хароном, — цинически брякнул давно спившийся сатир.

— Сатир, ты неправ. Умолкни, сатир… Нет, мне не с кем сравнить Эльдара Федоренко. Признаюсь, я давно принял бы его в свою свиту вместо кое-кого слишком болтливого, но увы… Эльдар — человек из плоти. Он не мраморный, бедняга…

Все понурились, сопереживая отсутствующему Эльдару.

— Ну-ну-ну! — ободряюще воскликнул бог. — Уж и загрустили! Чего мы, спрашивается, ждем? Будемте танцевать!

Вновь зазвучал рог, и выскочил из свиты Аполлона маленький горбатый сатир, сделал антраша, прошелся колесом, взвизгнул, и понеслись за ним вакханки, вовлекая всех в хоровод.

Капиталина робко стояла за большим дубом, не смея войти в блестящий круг аристократов. Ей было стыдно за свой лишенный изысканности профиль, за большие рабочие руки и грязное тело. Застенчивость ее, впрочем, имела причиною не столько низкое происхождение, сколько внезапную страсть, жаром охватившую каменное сердце.

Еще до появления Аполлона Капиталина узрела в толпе юного красавца. Он стоял, небрежно полуобняв польского гетмана за плечи, и улыбался прельстительной, до боли знакомой улыбкой. Так умел улыбаться лишь незабвенный граф Серж, и мраморный красавец поражал сходством с ним. Это был Антиной, известный всем ветреник и баловень богов.

Бурно дыша, Капиталина следила за каждым его движением, кощунственно думая, что он красивее самого Аполлона. Она уже ревновала своего героя ко всем вакханкам, ненавидела аллегории, липнувшие к нему, презирала нимф и в отчаянии билась головой о дуб.

Внезапно ее слегка хлестнул по спине змеиный хвост.

— Мин х-херц, — прошелестела ей в ухо искусительница, — да ты нелюдимка, как я вижу!

Капиталина застонала.

— Ты влюблена? — оживилась Змея. — О, ты ревнуешь? Кто же он, твой покоритель? Уж не сам ли?!.. Я знаю, его имя начинается на букву «А»! А вторая буковка, конечно, «П»?

— Н-н-н! — вырвалось у кариатиды.

— Уж-жель?! Какой пассаж-ж! Но ты, несчастная, не знаешь — он же селадон! Он погубит тебя! Уж-жасный, уж-жасный…

— Пускай, — решила Капиталина. — Покажусь. Объяснюсь.

Твердой поступью вошла кариатида в круг танцующих, расталкивая плечами хрупких нимфеток и пугая сатиров. Властно опустила она руку на плечо своего кумира и сказала, как отрезала:

— Я вас люблю.

Антиной слегка осел под тяжестью мощной руки и попытался вывернуться. Тогда Капиталина пригвоздила его к месту второй рукой и продолжила:

— Обожаю. Ты будешь мой, красавец.

— Па-а-а-звольте! — заметался Антиной. — Как так сразу?! Я вас совсем не знаю! Кто вы такая? О боги, что делать?!

«Мортирован наповал», — торжествующе подумала кариатида и крепче сжала в объятиях затихшего Антиноя. Тотчас возмущенно закричала целомудренная Артемида, не любившая подобных сцен, заулюлюкали сатиры, по-хулигански свистнул бюст польского гетмана, захохотали музы и аллегории. Наконец, сам бог Аполлон оторвался от беседы с Помоной и обратил взор на происходящее. Артемида воззвала к брату, требуя немедленно прекратить непристойность.