Искатель. 1991. Выпуск №5

Вольняев написал указкой на дисплее простенькую формулу, после которой, помнится, индекс восприятия упал вдвое, и на экстрастудию градом посыпались раздраженные звонки самодовольных тупиц, уверенных, что если они не понимают какого-то момента, то этого не понимает никто. — Из приведенной мною формулы любому старшекласснику очевидно, что при бесконечном увеличении числа разбиений эн длина нашей ломаной линии, называемой, кстати, «триадическая кривая Коха», стремится к бесконечности. Самое интересное, однако, что при этом площадь, занимаемая «снежинкой», остается конечной! — торжествующе взмахнул кулачком молодой Вольняев. И после двухсекундной паузы (видимо, вспомнив сто раз повторенный наказ Главушина излагать вопрос с минимумом научных терминов) пояснил: — Слово «конечный» в данном случае используется как антоним термина «бесконечный». То есть триадическая кривая Коха, имея неограниченную длину, имеет тем не менее ограниченную площадь. Справедливо это, конечно, лишь в том случае, если толщина линии, которой нарисована кривая, бесконечно мала. Будь ее толщина, скажем, хотя бы одна десятая миллиметра, полная длина кривой составит всего лишь сорок метров для первоначального треугольника со стороной в один метр.

— Значит, профессор, подержать бесконечность, так сказать, в руках все-таки нельзя? — спросил, неожиданно появившись в пространстве экстрана, самоуверенный молодой человек с невысоким лбом, окаймленным жесткими черными волосами и с черными же аккуратными усиками.

Филипп вздрогнул,

Неужели я таким был? Этот апломб, эти нелепые потуги выглядеть значительным, за которыми, как совершенно очевидно любому неглупому человеку, ничего не стоит, — неужели?

— Именно так все и считали до недавнего времени, и я в том числе. И никому не приходило в голову, что между загадочными черными шарами, выброшенными вместе с пеплом и вулканическими бомбами при очередном извержении вулкана Авачинский, и конечно-бесконечной триадической кривой Коха есть какая-то связь. Как говорится, в огороде бузина, а в Киеве дядька.

— Но истинный ученый — это человек, который улавливает закономерное там, где другие видят только случайное, и который находит тайные связи между самыми далекими друг от друга явлениями, «— неуклюже льстит молодой Главушин.

Тьфу! Это явно группа аналитиков нажужжала! Или все-таки я сам сподобился?

«Так что ты решил? Как выбираться из дерьма будем, в которое вляпались?» — завопил вдруг не своим голосом Новичаров, и Филиппу захотелось сорвать телеочки, бросить их на пол и растоптать ногами.

«Пока не знаю. И не дергай меня, пожалуйста», — огрызнулся он.

«Так ты думай, думай! Через три минуты уже твой выход! Или ты там экстравизор смотришь, молодость вспоминаешь?»

«Смотрю. А будешь приставать — вырублю», — беззвучно осадил нахала Филипп.

Пусть знает свое место. Фамилию «Главушин» знает вся Солнечная система. А режиссера знаменитой передачи — едва ли тысяча-другая профессионалов экстравидения.

— …Представим теперь, что триадическая кривая разомкнута и свернута спиралью, точнее, клубком, поскольку далее мы будем говорить не о плоскости, но о трехмерном пространстве, — продолжил пояснения молодой Вольняев. — Так как длина нити бесконечна, то у такого клубка будет, по сути, только один конец! Удивительный объект, не правда ли? Из серии тех, что существуют лишь в воображении ученых: магнит с одним полюсом, черная дыра, то есть тень без света, добро без зла…

Сейчас ударится в философию — равнодушно предположил Главушин. Его молодой двойник на экране, видимо, подумал о том же самом,

— Вы хотите сказать, профессор, что загадочные черные шары… — прервал он начавшийся было монолог.

— …И есть бесконечно тонкие и в то же время бесконечно длинные нити, смотанные в тугие клубки!..

— Какими смелыми мы с тобой тогда были! — тихо сказал постаревший, сегодняшний Вольняев. Отец Тихон с трудом оторвал глаза от экстрана, взглянул на академика глазами невинной девушки.

— Смелыми и глупыми, — добавил Вольняев, обращаясь скорее к отцу Тихону, нежели к Главушину. — Ставить подобные эксперименты, не просчитав всех вариантов и даже, в сущности, не понимая толком, что собой представляет объект эксперимента, — преступление! Мне надо было не Нобелевскую премию давать, а билет на Астероиды в один конец!

Филипп саркастически-вежливо улыбнулся.

Ну-ну. Пой, пташечка, пой. Вольняев теперь, значит, стал хорошим, а плохой Главушин вынуждает его провести очередной опасный опыт. И если действительно начать дискуссию по этому поводу — это в прямом эфире-то, экспромтом! — обязательно отыщутся три-четыре миллиона легковерных, которые воспримут очевидную трусость как заботу о благе человечества. Опять посыплются требования прекратить «Игру с огнем»… Боязнь научно-технического прогресса снова входит в моду. Только раньше разыгрывали экологическую карту, а теперь — этическую.

— Да-да, на Астероиды! — обиделся Вольняев. — Это не красивая поза и не попытка выглядеть лучше, чем есть на самом деле! Но отныне — глубочайшее внутреннее убеждение!