Искатель. 1996. Выпуск №5

— Кто такой? — наезжает на меня подполковник.

— Человек, который звучит гордо, — с издевкой отвечаю я.

— Сейчас ты у меня позвучишь! Почему дверь не открывал? Привлеку за сопротивление властям!

— Власти приходят с ордером прокурора.

— Молчать! Наручники надену! — брызгает слюной ушастый недомерок. — Страна, понимаешь, в опасности, а он!..

Хотел я ему кое-что сказать, но услышав про страну, заткнулся, задумался над вопросом: чем больше крыша съехала, тем выше звание, или сначала звание, а потом крыша?

Участковый проник в квартиру скромненько, я не сразу заметил его. На свое начальство он смотрел с такой же иронией, как и я.

— Кто еще здесь живет? — стараясь казаться грозным, спросил подполковник.

— Никого.

— Проверим.

Он ввалился в первую комнату, пустую, обошел ее по периметру. Во второй проделал то же самое. Войти в третью я ему не дал, стал перед дверью и произнес спокойно:

— Там женщина одевается.

— Проверим, — подполковник попытался отстранить меня.

Он оказался слабее, чем я ожидал. Да и зачем начальнику мышцы, ему нужна задница крепкая, чтобы высидел целый рабочий день в кабинете.

— Сержант, наручники! — взвизгнул райотделовский наполеон.

Сержант пожал широкими плечами и недоуменно посмотрел на участкового. Тот, наученный долгим общением со скандальными и сутяжными москвичами, на рожон лезть не стал, попросил громко:

— Дамочка, поторопитесь!

Вера постучала в дверь, давая понять, что одета. Я вошел первым и стал рядом с ней, потому что от «спасителя Отечества» можно было ожидать чего угодно. Вера была бледна, будто милиция застукала ее с поличным во время кражи. Мне захотелось защитить ее, спасти от мусоров и в то же время овладеть ею, страстно, напористо.

— Кто такая? — рявкнул ушастый недомерок.

— Гостья, — ответил я. — Прописана в Москве.

— Паспорт, — требует у нее подполковник.

— У меня нет с собой, — испуганно лепечет Вера. — Я же не знала. Он дома, можете проверить…

Подполковник замечает стоящий на полу у матраца черный телефонный аппарат образца шестидесятых годов, довольно хмыкает, берет трубку и набирает номер.

— Фамилия, имя, отчество? — спрашивает он у Веры.

— Полетаева Вера Ефимовна.

— Адрес?

— Бориса Галушкина, девять, комната семнадцать-тринадцать.

— Общежитие?

— Да.

— Совпадает. Можешь идти. — Он поворачивается ко мне. — Давай паспорт.

Я даю документ и начинаю одеваться на выход. Вера отходит к окну, открывает косметичку и пытается привести лицо в порядок. Краем глаза слежу за ней. Макияж — дело интимное, наблюдать за процессом позволяют близкому мужчине или тому, кого мужчиной не считают. Мусора явно не относятся к близким…

— Ага, не москвич! — радостно орет райотделовский Наполеон. — Понаезжали тут! Страна гибнет, а они шляются туда-сюда!

Он отдает мой паспорт участковому, смотрит на Веру, подыскивая, наверное, к чему бы придраться. Не найдя, к чему, бросает мне:

— Быстрей одевайся и вниз, в машину!

Они втроем выходят, вскоре я слышу, как вышибают дверь в квартиру напротив.

Вера докрашивает ресницы, прячет косметичку в сумку. Прижавшись грудью к моему плечу, говорит шепотом:

— Я так испугалась.

— Напрасно. Обычный милицейский беспредел. В провинции еще и не такое вытворяют, московские скромнее.

— Боже, как я хочу уехать из этой проклятой страны! — произносит Вера так отчаянно, что мне становится страшно за нее.

— А мне здесь нравится: не соскучишься.

Возле дома стоял микроавтобус, переделанный в милицейскую машину, с «обезьянником» в задней части и решетками на окнах. Возле него восемь жильцов нашего дома ждали следующей команды. Театральная режиссерша, женщина за сорок, расхаживала по двору и курила. На ней был коричневый балдахон с разрезами, который развевался на ходу, и чудилось, что режиссерша машет крыльями: то двумя, то тремя, то сразу полудюжиной. Она была спокойна, видимо, потому, что вчера уже прошла через подобное унижение.

Из-за машины выскочил старший сержант с такими же ухоженными усами, как у лейтенанта, который наведывался к нам неделю назад. Такое впечатление, что в мусора они пошли, чтобы никакая работа не мешала отращивать усы.

— Куда?! — преградил он дорогу нам с Верой. — В машину!

— Она москвичка, — сказал я, — ее отпустили.

Поморщив лоб, он бросил взгляд на дверь в подъезд, ожидая увидеть там начальство и узнать, как действовать. Не увидев никого, расправил усы побоевитее и решился:

— Пусть идет. А ты вернись!

— Вернусь, не боись. Мой паспорт у вашего наполеона.

Старший сержант улыбнулся. Видимо, о мании величия начальника знали все подчиненные.

Мы прошли с Верой метров десять. Со мной редко бывает, чтобы влюбился так просто и так глубоко. И чтобы так сильно боялся потерять. Я не хотел отпускать ее, но и везти в мусорятник — тоже. Произошел редкий в моей жизни случай, когда не знал, что делать. Любовь наехала неожиданно, я не успел подготовиться к обороне, а теперь уже и не хотел защищаться.

— Тебя надолго заберут? — спросила Вера с сочувствием.

— Часа два подержат, соберут дань и отпустят.

— Значит, вечером будешь свободен?