Искатель. 1997. Выпуск №1

— Из Третьяковки картина давно исчезла, в чем заключается один из парадоксов нашего существования. Копия сделана по репродукции великим трагическим талантом Карлом Брюлловым и значительно превосходит оригинал. Вы как думаете?

Обладатель тонкого голоса таился в черном кожаном кресле за холмом ковров.

— Но ведь Карл Брюллов раньше Репина жил, — сказал Егор.

— Еще один парадокс нашей странной жизни. Подойди поближе. Присмотрись ко мне, юноша. А я тем временем получше разгляжу твою юную спутницу. Она еще не распустилась, нет! Она еще бутон. Но опытный и мудрый садовник изолирует такой бутон в своей оранжерее и будет ждать того момента, когда тычинки задрожат от предвкушения похоти! Мне кажется, что я вижу мой идеал, мою будущую императрицу.

Люська вцепилась Егору в локоть ногтями. Было больно.

— Не бойся, — сказал Егор.

— Я присоединяюсь к твоим словам, — сказал император. — Не бойся. Ничего, кроме счастья, тебя не ждет.

Наконец Егор разглядел императора.

В старинном черном кожаном кресле, какому положено стоять в кабинете академика, с трудом умещался очень толстый человек. Он был лыс, ни волоска, ни пушинки на голове, нос пуговкой, щеки мягко лежали на складках шеи, складки шеи лежали на груди и на плечах, а обнаженные руки, словно ручки младенца, были перетянуты ниточками. Ногти, очень маленькие по сравнению с сардельками пальцев, были покрашены в красный цвет. На человеке был надет бронежилет, похожий на детский передничек, который не сходился на боках, и шорты. Ноги, напоминающие ножки рояля, оставались босыми.

Рядом стоял Дантес, он держал фуражку на согнутой в локте руке и молча кивал на каждое слово толстяка.

— Я люблю искусство, — сказал толстяк. — Но еще больше я люблю молодых людей. От них я получаю мою энергию. Ах нет, не бойся, я ничего плохого детям не делаю, порукой тому честное слово моих соратников.

— Честное слово! — сказал старик в черном.

— Честное слово, — повторил Дантес.

— Вы садитесь, садитесь на ковры, на них тепло и мягко. И не удивляйтесь моему телосложению, оно — плод трезвого расчета. Когда, много лет назад, я попал в этот мир… тогда не было еще ни этого здания, ни других колоссальных строений Москвы.

Подчиняясь движению руки толстяка, Егор и Люська уселись на ковры. Пришлось подложить под себя ноги, но сидеть было все равно неудобно.

— Я провел здесь много лет, я видел, как приходят и уходят люди, я взвалил на себя бремя власти в этом мире для того, чтобы люди познали порядок, а не были племенем убийц и разбойников, всегда существующим на грани гибели. Я добился порядка. Правда и порядок — вот мой девиз.

— Правда и порядок! — завопил Дантес.

Из-за двери донеслись отдаленные разрозненные голоса.

— Правда и порядок! Поря… о…

— Будучи человеком необыкновенной силы воли, — продолжал толстяк, — я решил заставить себя питаться. И знаете почему?

— Нет, — сказал Егор, потому что сообразил, что от него ждали этого ответа.

— Разумеется, нет, — согласился толстяк. — Вы здесь новички. Я же, будучи человеком великого ума и значительной силы воли…

Дверь чуть приоткрылась — в щель смотрели десятки глаз.

— Я понял, что бороться с разрушением и тленом можно, лишь заставляя свой организм трудиться, не поддаваться тлену. И я стал заставлять себя есть не меньше, чем в предыдущей жизни, заставлять себя спать, любить женщин, фехтовать, бороться, поднимать тяжести, черт побери! Вокруг меня бродят жалкие привидения. Я же, господин всего этого мира, здоров, молод и упитан.

На этот раз никто не ждал от Егора восклицаний, и восклицания восторга донеслись от полуоткрытой двери.

— Как меня зовут? — спросил вдруг толстяк.

— Гаргантюа, — быстро ответила Люська. — Я читала. Я знаю.

Толстяк рассмеялся. Он просто заливался, телеса его вздрагивали, колыхались, язык трепетал в распахнутом рту. Его придворные вторили толстяку, и веселье постепенно охватило весь вокзал, хохот его обитателей раскатился по обширному вокзальному пространству.

Толстяк оборвал смех и вытащил из-за спины сверкающую корону, похожую на разрубленное сверху яблоко. Из разруба поднимался усыпанный алмазами крест. Толстяк водрузил корону на голову и строго спросил Егора:

— А теперь узнаешь?

— Нет, — признался Егор. — Не знаю. Я сначала думал, что вы скажете — Геринг.

И Егор виновато улыбнулся.

— Ты в России, — сказал толстяк. — Здесь Герингов нет. И Наполеонов тоже не держим. Здесь все наше, родное. Дантес, скажи, кто я такой!

— Вы — его императорское величество господин император Павел Петрович.

— Вот именно, — сказал толстяк. — Я должен был выбирать — красоту или здоровье. И я выбрал здоровье и молодость.

— Но почему такой толстый? — спросила Люська.

— А потому, что в этой среде, — добродушно ответил император, — пища организмом не усваивается. Некоторые умудряются прожить по двести лет без крошки хлеба. И не умирают. Зато изнашиваются со сказочной быстротой. Вот ты, девочка, скажи мне, насколько ты голодна?

— Я вовсе не голодна, — ответила Люська.

— Вот видишь. Значит, скоро рассыплешься. А у меня впереди столетия!