Искатель. 1997. Выпуск №1

— Ну и что? Их здесь полно.

— Подозрение у меня есть. Сегодня одна забралась к тебе под дом и — как в воду канула. — Дед подслеповато мигнул. — Ты уж извини. Без надобности тревожить бы не стал.

— Обыск, значит, хочешь учинить?

— Обыск не обыск, а погляжу, — обиделся дед. — Курица — она, конечно, скотина бестолковая, а яички все любят.

— Вот именно — бестолковая, — рассмеялся майор. Он ухватил медвежонка за ошейник и увел в дом. — Давай, ищи.

Продал медвежонка Рэм. Как только майор и Тип-Тип скрылись за дверью, он бросился к тайнику и, распаляя себя гневным ворчанием, неистово заработал лапами.

Майя Яковлевна наблюдала за этой сценой из окна. Как только Рэм откопал последнюю, восьмую, курицу, она резко и раздраженно постучала костяшками пальцев по подоконнику. Лицо ее заострилось, побелело, уголки плотно сжатых губ вызывающе вздернулись. Глаза стали сухи и решительны.

— Я думаю, разговоры излишни, — услышал майор скованный голос жены. — Я тебя предупреждала…

В гарнизоне Тип-Типа встретили приветливо — поставили на довольствие, сколотили дом. Солдаты набросали туда старые ватники, тряпки, и берлога вышла на славу. Живи, мишка, радуйся!

Сложна аэродромная служба. Свои порядки, свои законы, строгая дисциплина. Тип-Тип поначалу тяготился этими, как он думал, дурацкими правилами, но потом привык и, как ни странно, служакой оказался исправным.

Он вставал вместе с солдатами — в шесть ноль-ноль. Труба играла подъем. Тип-Тип открывал глаза, вскакивал и без размышлений вылезал из будки.

Из казармы с грохотом выпрыгивали полуголые люди, махали руками и ногами. Тип-Тип поглядывал на них с изумлением. Нелепые движения солдат он воспринимал как приглашение поиграть и от возбуждения повизгивал. Иногда, забывшись, бросался к ним, но цепь с силой откидывала его назад. Он злился, рвал стальные звенья, дико рычал.

Затем наступал завтрак. Солдаты, хохоча, тащили ему пару мисок жирной пахучей каши, сахара. Медвежонок голодным не бывал и частенько, съев сахар, оставлял кашу на потом. Но у солдат это, по-видимому, считалось нарушением дисциплины. Кашу отбирали, и приходилось терпеть до обеда. Тип-Тип обижался, злобно фыркал, но в конце концов смекнул, в чем дело, и вылизывал миски точно за десять минут, как раз за то время, что отводилось солдатам на еду.

После завтрака медвежонок приводил себя в порядок и, довольный, урча, отправлялся на наблюдательный пункт — огромный пень, торчащий шагах в пяти от будки. Отсюда хорошо просматривалась дорожка, ведущая от проходной к аэродрому. По ней ровно в девять должен был пройти майор.

Морда медвежонка приобретала выражение сосредоточенного внимания и озабоченности. Он всматривался в каждого прохожего, нетерпеливо пофыркивал, туго, до звона, натягивал цепь. Наконец майор появлялся. Тип-Тип радостно подпрыгивал, вертелся и громко визжал от волнения. Он представлял, как хозяин повалит его на землю, прижмет, потреплет по загривку и как минут пять они будут самозабвенно возиться. Потом он получит конфету или пряник, майор попрощается, строго пригрозит пальцем: смотри, мол, не балуйся, — и они расстанутся до вечера.

А по дорожке все будут идти и идти люди — служащие гарнизона, и каждый будет считать своим долгом поздороваться с забавным медвежонком, угостить чем-нибудь или просто обласкать.

Тип-Тип был самостоятельным, общительным и на редкость сообразительным медвежонком. Его все любили, и он платил тем же. Но особенно Тип-Тип привязался к солдату второго года службы Федькину. Федькин был родом из Восточной Сибири, любил природу, зверье, и воинскую службу, с ее строгим распорядком, уставом от «а» до «я» переносил плохо. Он скучал по дому, по таежным тропам, где был сам себе хозяин, где живи, как хочешь, и бреди, пока ноги идут.

Каждый вечер Федькин неслышным шагом подкрадывался к медвежонку, валил его наземь, валился сам и, дыша ему в морду, жаловался:

— Надоела, брат, мне эта местность, вот так! — энергичным жестом Федькин резал себе горло. — Бросить бы все, уехать!.. — Он садился, удивленно вопрошал: — И как здесь живут? Шум, гарь, податься некуда! Одни трубы! — Задумывался. — Хотя, конечно, столица… А плевать мне на эту столицу! Я — вольный!.. И тебе, брат, плохо. Я вижу. — Он ерошил медвежонку шерсть. — Вот кончится служба, заберу тебя с собой. Поедешь? Тайга наша тебе по нраву придется. Заживем! — Федькин улыбался, представляя себе, как они заживут.

Медвежонок смотрел в лицо солдата, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, и, казалось, все понимал: его умные, обычно насмешливые глазенки были серьезны и озабочены. Он сочувствовал солдату. Что-то роднило их.

К десяти часам медвежонок оставался один. Все, кто только сейчас смеялся, с чьих лиц не сходила беспечная улыбка, становились вдруг серьезными, молча взглядывали на часы и торопливо уходили.

Аэродром раскатисто вздыхал, мышцы его тренированного тела взбухали, напрягались, превращались в задания, экипажи, полеты. Начинался рабочий день.