— Вообще труба! Мне не так давно звонил наш общий друг журналист и рассказал очень интересную вещь. Оказывается, два дня подряд — в пятницу и в субботу — около палатки Кочетовой дежурила «Нива» с двумя парнями и девчонками. В субботу они дождались Шлема с Зубром и уехали за ними следом. По нашей неофициальной информации, это был день, когда те собирали дань с палаток. То есть они были при хороших деньгах. Вот тебе и мотив для убийства!
— А при чем здесь Кочетова?
— А Кочетова могла стать невольным свидетелем. И ее нужно было убрать. По времени все совпадает: Шлем с Зубром уезжают часов в семь-восемь, их убивают, забирают деньги, поджигают машину и в ту же ночь приходят к Кочетовой. Пистолет один и тот же. Почерк один и тот же — выстрел, потом поджог.
— Юр, но зачем Баранчееву деньги? У него их и так куры не клюют!
— Деньги никогда не бывают лишними, — резонно заметил Дворецкий.
— Но постой, Кочетова же родственница Сизова! Неужели ты думаешь…
— Здесь может быть такой расклад — через Кочетову они узнают, когда приезжают Шлем с Зубром. Обтяпывают свое дельце. А потом убирают Кочетову как свидетельницу. Ведь это же мог сделать и Баранчеев!
— Бред какой-то!… — пробормотал Мишин.
— А ты думал убийства — высокогуманные поступки?! И подчиненные строгой логике?! Я уж столько всего насмотрелся! И как дети убивают родителей, и как родители детей… — Дворецкий поморщился и махнул рукой. — Ладно, дуй в училище и выясняй, не ходили ли они в самоволку. При любом исходе — сразу звони.
— Вообще-то я хотел еще заехать к матери Баранчеева. Я ей звонил, и она ждет меня дома.
Глава седьмая
То, что Людмила Станиславовна врет, Мишин понял сразу.
После предыдущих встреч с Баранчеевой, а они происходили в офисе ее фирмы, у Мишина сложилось о ней представление как о женщине властной, жесткой, решительной, но одновременно настолько трепетно любящей своего единственного избалованного, непутевого сына, что на первый взгляд было просто удивительно, как в этой царственной особе уживаются эти две половинки. Когда Людмила Станиславовна говорила о своем Альберте, то казалось, что рассказывает она не о восемнадцатилетнем защитнике Родины, а о восьмилетнем шалуне, решившем в очередной раз разыграть свою любимую мамочку…
— Увы, у меня ничего нового… — в какой уже раз притворно вздохнула она и по слогам повторила: — Ни-че-го.
Врет же ведь, врет!… Но смысл?
Он чувствовал, что ее так и распирает от какой-то тайны, которую она не собиралась ему открывать. В этот момент она была похожа на маленькую девочку, случайно подсмотревшую, где мальчики делают тайнички, и не спешившую об этом рассказать своим подружкам, а обдумывающую, как бы посмотреть, что в них находится.
Никудышная из вас актриса, Людмила Станиславовна, подумал Мишин, все ваши чувства написаны на лице.
Но легче от этого не становилось…
Что она может скрывать? Что?
И Максима неожиданно осенило: кроме как информацию о том, что ее сын жив-здоров, скрывать ей больше нечего!
Какая еще может быть для матери радость в этой ситуации?! А говорить ничего не хочет. Неужели потому, что знает о его преступлениях? И покрывает его?
Спокойно, спокойно, остудил себя Мишин, пока это только догадки.
— Вы уже обратились в детективное агентство?
— Пока еще нет. Я надеюсь, что, как и в первый раз, Альберт погуляет и вернется. — И добавила: — На десятые сутки.
— Они истекают завтра, — как бы между прочим замерил Максим.
— Спасибо, я помню.
Мишину показалось, что последняя фраза прозвучала с интонациями «Спасибо, до свидания!». И в подтверждение того, что их малосодержательная беседа подошла к концу, Людмила Станиславовна встала и, тяжело переставляя ноги, прошлась по комнате.
Максим продолжал сидеть. Свой уход он считал пока преждевременным.
— Людмила Станиславовна, а вы от сына никогда не слышали фамилии Пущин и Лазарев?
— Это кто еще такие? Товарищи Альберта по училищу?
Максим покачал головой.
— А кто же? — еще больше удивилась она, словно, кроме училищных друзей, никаких других у ее сына и быть не могло.
— Ну не слышали, значит, не слышали… — Мишин пожал плечами.
— Нет уж вы мне скажите, кто эти люди! — Она выпятила нижнюю губу и стала похожа на маленькую обиженную девочку. Но в голосе звучал начальственный металл.
— А о Шлеме и Зубре вы тоже никогда не слышали?
— Может, вы перестанете говорить загадками? — Металла в голосе заметно прибавилось. — Не забывайте, что мой сын пропал, и мне важно знать любую информацию, касающуюся моего ребенка!
Переигрывает, явно переигрывает, подумал Мишин и неторопливо встал с кресла. А впрочем… Ведь и на самом деле может их не знать.
— Зубр и Шлем — одни из городских неформальных лидеров.
— Альберт никогда не был связан с дурными компаниями, — отрезала она, но почти сразу, словно до нее дошло что-то очень важное, спросила: — А что вы этим хотите сказать?
— Несколько дней назад их нашли мертвыми, — ровным голосом произнес Максим, глядя ей прямо в глаза.