Я поднял взгляд. Две громадные белые птицы, сказочно распластавшись в полнеба, плыли неспешно и невысоко. Царские птицы. Я думал, что их уже нет в природе, а вот увидел, впервые…
Я опустил голову - Ольшанина рядом не было. Тут же, где-то в стороне, уже в лесу, затрещал валежник. Живой торпедой пронеслась собака. Петр оказался рядом со мной, но стоял, будто не понимая, что произошло. Участковый тоже оказался рядом уже со вскинутым пистолетом. Майор его руку перехватил:
- Кусты, не попадешь!
- Уйдет, товарищ майор!
- А вдруг там грибники, - вмешался я.
- Тогда догоню, - участковый рванулся.
Майор его вновь удержал:
- Лейтенант, куда он денется?
- Там болото, не пройдет, - добавил я.
- Выскочит на трассу, сядет на попутку…
- Лейтенант, ну что ты психуешь? - добродушно спросил майор. - Парень дал деру. Не впервой от нас бегают.
- Товарищ майор, он убийца! Будет нераскрытое преступление. На область повесят «глухарь».
- Лейтенант, «глухарем» больше, «глухарем» меньше, - успокоил я.
- Нас трое, могли бы его пути перекрыть, - не отступал участковый.
- У меня очки, даже микробов не вижу, - признался я.
- Лейтенант, а у меня пузырь вздуло, - сказал майор.
- Какой пузырь?
- В котором пиво.
Лицо молодого участкового растерялось до неузнаваемости. Похоже, он засомневался, что перед ним майор из уголовного розыска области и следователь областной прокуратуры. На мотоцикл он взобрался, как на упрямого осла.
Уже в машине, Петр заговорил отстранённо:
- Сергей, о зверстве знали трое. Наверняка, знал и еще кто-то. Но двадцать лет молчали. Получается, что зло непобедимо.
- Против зла есть неумолимый борец.
- Кто же?
- Время.
Мария Дрыганова
С-нежные дети
Что осталось в моем сердце после всего этого? Пустота и какая-то немыслимая нежность. Нежность и пустота, что в сумме дает безразличие. И еще клочок тоски, вырванный откуда-то из прошлой жизни…
В тот день я с утра сидела в баре, растягивая чашку кофе на полчаса. Растворимая гадость, которую здесь выдавали за «лучшие арабские сорта» странным образом влияла на мои мысли: то они двигались со скоростью улитки, то проносились стремительными воспоминаниями, оставляя жгучие, долго еще не остывающие, как после ожога крапивой, следы. В такие «летящие» моменты мне хотелось выбежать из бара.
Слишком поздно! О вы все - все вы! Люди, человеки, свои, чужие, незнакомые мне абсолютно - выбежать бы на улицу, схватить кого-нибудь из вас за руки и закричать, закричать, впихнуть в ваши безразличные умы: не позволяйте! Не позволяйте этим словам опрокинуть вашу жизнь. Ведь что бы там ни говорили фанатики восточных религий - она у вас одна! Потом вы даже не вспомните, что делали, о чем думали в те драгоценные секунды, когда (как выясняется позже) жизнь проносилась мимо подобно скоростному поезду.
Слишком поздно… Я смотрела на ручку чашки. Лень было переместить взгляд на какой-нибудь другой предмет. Лень начать думать о ком-нибудь, кроме тебя. Лень начинать новую жизнь - так лень, что я даже не доставала из пачки новую сигарету.
Воздух был вязким, душным, хотелось вытошнить его кисловатый привкус, остающийся в горле. Я пошла домой и легла спать.