Искатель. 2009. Выпуск №02

Рябинин давно знал, что отличить умного от дурака проще всего с помощью разговора о политике. Но не во время же допроса. Впрочем, допрос пока не шел. И Рябинин знал почему. Коловратский никак не мог догадаться, что дала экспертиза мумии и насколько теперь информирован следователь. Начать же напорный допрос Рябинину мешала почти та же причина: какое совершено преступление и как? Допросу нужна целеустремленность, иначе он станет болтаться, как автомобиль на ухабах.

Рябинин оглядел Коловратского, снял трубку и набрал номер. Судмедэксперт оказалась на месте:

— Дора Мироновна, Рябинин. Очень кратко и самую суть…

Они так давно контачили, что ей все было понятно без долгих объяснений: следователь в кабинете не один.

— Сережа, работу не закончила, поэтому лишь повторюсь. Высохший труп мужчины примерно семидесяти лет, физических повреждение на теле нет, скончался от инфаркта…

— Спасибо, Дора Мироновна.

И Рябинин словно в зарослях увидел свободную просеку — теперь он знал ту магистраль, по которой должен катиться допрос.

— Генрих Яковлевич, неужели нет желания заговорить?

— Давайте вопрос, — вроде согласился он.

— Вы его знаете: где взяли для мумии тело человека?

— Признаюсь честно, но вы ведь не поверите.

— Если правда, то поверю.

— Нигде не взял.

— То есть?

— После похорон отца я исследовал его дом на Пригородной улице и на чердаке обнаружил высохшее тело.

— Генрих Яковлевич, вы хотите, чтобы я в это поверил?

С его лицом что-то происходило. Мелкие черты словно захотели разгладиться, отчего на лоб легла задумчивость. Видимо, он размышлял над тем, что сказал. Или сочинял другую версию, более правдоподобную? Все это уложилось в одну его фразу:

— Надо было знать моего отца.

— А именно?

— У него не было ни специальности, ни постоянного места работы. Последние десять лет жил на пенсию. Но дело в другом… У отца было сильное и уникальное биополе. К нему ходил народ подпитываться…

— Чем?

— Биоэнергией. В общем, лечились.

— И вы это видели?

— Редко. Избавлял от тоски тоскучей… Ложился рядом с больным и приказывал срастись телу с телом, жиле с жилой, кости с костью… Бормотал что-то вроде: твоя боль — это моя боль…

Подобных историй Рябинин наслушался. Но в рассказе Коловратского проскользнуло что-то важное и чуть ли не личное.

Ага, отец подпитывал… И Рябинин ощутил голод, потому что сегодня не подпитывался — у банковских обедать не стал.

— Генрих Яковлевич, вы сами-то верили в его чары?

— Эти, как вы зовете, чары проверялись лабораторией внечувственного восприятия при помощи современной японской аппаратуры.

— Дико это слышать в век Интернета, иномарок и прочих инноваций.

— Господин следователь, вы не признаете мистику?

— Я признаю то, что доказуемо.

— Смерть доказывать не надо. А смерть — это мистика. Был человек — и его нет, нигде.

Он тряхнул головой с такой силой, что волосяной пучок на затылке вскочил как оживший. Женское это дело — прически. И Рябинин вспомнил слова майора Леденцова, который не доверял человеку с мелкими чертами лица, — у мужчины должны быть мужские черты. К себе Рябинин это не относил, поскольку размашистые очки с толстыми стеклами нивелировали любые черты.

— Господин следователь, мистику признают многие ученые и современные люди.

Слово «господин» Рябинина царапало. Оно шло, например, банкирам, от импортных костюмов которых, от их иномарок пахло импортным одеколоном.

— Какие люди?

— Когда композитор Альфред Шнитке репетировал с Пугачевой свою кантату «История доктора Фауста», погас свет, задуло свечи, певица отказалась петь, а Шнитке свалил инфаркт.

— Генрих Яковлевич, отца вы хоронили?

— Разумеется. Вас, я вижу, интересует мой отец…

Рябинина больше интересовало сухое тело, но на информацию о нем можно выйти только через рассказы сына. Сына же кренило в сторону чистой мистики. Впрочем, как без нее, если разговор о трупе? Помолчав, Коловратский угадал мысли следователя:

— О том, что отец — фигура мистическая, я убедился после его смерти…

— Как убедились?

— Лежал он в гробу. Я наклонился и шепотом попросил у него прощения за свои грубости. И вижу… Правый глаз не то чтобы открылся, а как-то набух. Из него по щеке скатилась крупная слеза. Верите?

Рябинин кивнул, потому что знал множество фокусов, которые проделывали с трупами патологоанатомы, объясняя это биохимическими процессами.

— А месяцев через шесть после похорон звонят мне с проходной. Якобы какой-то мужчина просит меня выйти. Я бы не пошел, но вахтер описал одежду. Плащ с капюшоном, сапоги, очки… Прикид отца. Вышел я, приблизился к нему. Он молчит. А на улице дождь. Я возьми и скинь капюшон с его головы… Нет ее, головы! Лишь очки, висящие в пустоте. На секунду я отключился, а когда пришел в себя, отца уже не было.

Рябинин улыбнулся, потому что мистика перешла в фантастику. Если в быту она идет за выдумку, то в уголовном процессе зовется ложными показаниями. Но неправду легко засечь, когда человек утаивает правду. А если в неправде он убежден? Тогда эта неправда может выглядеть чистосердечно.

— Генрих Яковлевич, зачем вы хотите убедить меня в существовании мистики?