Родион встает, накидывает халат-привидение, сам порхает призраком по темному коридору, отражаясь в старинном бабушкином зеркале с замутненной амальгамой… Смотрит в глазок: не может быть! Распахивает дверь, с лестничной клетки врывается холодный воздух, раскачивает полы халата. На пороге стоит Маша.
Она не причесана, кое-как одета, под глазами бессонные круги. Она буквально падает ему на грудь, он подхватывает ее.
— Что случилось — эксперимент закончен? — говорит Родион, обнимая ее за талию и вспоминая, что в этом самом месте у той, другой, — два стреловидных дракона…
Нет, сейчас неуместен этот легкий цинизм.
— Родя, — говорит она, — Родя! Я хочу рассказать тебе все.
Холодно. Вот, сейчас она скажет, что в Москве у нее был другой. И он, ее жених, ее немедленно простит. Родион заранее знал, что простит и никогда не попрекнет. Ни одной женщине он бы не простил измены. Это может значить только одно: никого из них он не любил. Верных и неверных, честных и лживых — никого. И только ее он на самом деле любит, и произошло с ним такое впервые в жизни.
— Это не то, что ты думаешь, — вяло пошутила Маша, вбрасывая в разговор одну из расхожих фраз, над которыми они оба дружно смеялись.
— Я слушаю, милая.
Маша всхлипнула.
— Я дура, скрытная, замкнутая дура. Я всегда была как будто половинкой человека, частью своей сестры. А теперь сестры нет. И мне вдвойне паршиво. Я путано говорю, да?
— Говори! — Родион вдруг понял, что сам сейчас расплачется, и это могли быть слезы умиления: так он в эту минуту гордился собой — за открытие любви, за готовность прощать…
— Говори что хочешь. Только не молчи больше.
— Мне надо очень многое тебе рассказать. Я должна была сразу прийти к тебе, как только со мной начало происходить это. Ведь кроме тебя у меня никого нет на свете.
Это — другое. Нет никакого мужчины. И прощать теперь вовсе не надо — достаточно было одной готовности простить.
Он взял Машу за руку, провел на кухню, мягко усадил в кресло, погремел спичками, зажигая газ. Стукнул чайником о плиту.
— Я не знаю, что со мной произошло в Москве, — тихо сказала Маша, — но это не было конкурсом красоты.
Родион с удивлением посмотрел на нее.
— Лунный дождь… — медленно проговорила она, помолчала и повторила: — Лунный дождь.
Маша говорила долго, Родион не перебивал ее.
Глава четвертая
Лунный дождь
Она видела его один раз в жизни, много лет назад, и, хотя та ночь была связана с ужасом и болью, Маша вспоминала ее с тайным восторгом, потому что именно тогда в ее душу вошел и навсегда в ней остался — лунный дождь.
В одном тайном месте, за линией серых сараев, была выломана штакетина в заборе, и они с сестрой вылезали через эту дыру на свободу, шли по неширокой балке, где на дне искрился ручей, распухавший в дождливые дни, и он, словно серебристая путеводная нить, выводил их прямо на Урал, на обрыв. Там, где балка срывалась в голубую бездну и ручей разваливался на десяток звонких водопадов, они построили шалаш — из дубовых и сосновых ветвей, пахнущих баней и белыми грибами.
Они сушили сухари и прятали конфеты, и однажды, когда показалось, что запасов достаточно, убежали из детского дома навсегда — дождались, когда все в палате уснут, тихонько положили вместо себя кукол из свернутой одежды и вылезли из жилого корпуса через окно девчоночьего туалета.
В ту ночь шел сильный дождь, и они сидели в шалаше, мокрые и как никогда счастливые. Сначала это был самый обыкновенный дождь, невидимо шелестевший в листве, тонкими струйками проникавший сквозь кровлю, построенную их неумелыми руками, непременно прямо за шиворот: вздрогнуть, сведя лопатки, когда холодная капля скользнет по ложбинке спины…
Никогда в жизни, ни раньше, ни позже, не были они так близки с сестрой. Они громко, возбужденно говорили, часто хватая друг друга за руки, за плечи, и будущее казалось им бесспорно счастливым и ослепительно прекрасным.
И вдруг яркий янтарный свет разорвал кромешную ночь. Они испугались, что прямо на их шалаш несется машина с горящими фарами, и выскочили наружу. То, что они увидели, повергло их в ужас. Большой оранжевый шар повис меж стволами; казалось, он существует где-то совсем рядом, в этом пространстве, которое еще минуту назад было таким уютным, таким безусловно своим.
Больше всего это походило на луну, взошедшую над рекой, но глаза отказывались верить такой странной луне: ведь ливень не прекращался, значит, небо было обложено тучами и они не могли видеть никакой луны.
Они побежали, царапая голые ноги о кусты, но это светящееся, странное, побежало за ними, мелькая меж стволами. Наконец их вынесло на обрыв. Это и вправду была луна: далеко над рекой, над самым горизонтом открылся просвет, и огромное оранжевое светило поднялось над дальними сизыми холмами.