В салоне пылящей по полям легковушки хлопали бутылки шампанского, звенели бокалы, звучали тосты Рыбакова.
— Милый ты мой! — лез с поцелуями к администратору. — Аэробус… Пекин… Шанхай… Трактора…
Прощаясь на развилке — Шатун пересаживался в автобус на Воронеж, — Рыбаков взял Шатуна за плечи и спросил:
— А не сорвется?
Шатуна передернуло:
— Да вы что, любезный?!
— Тогда передайте Семену Борисычу, что лучше его я не видел человека на земле!
— Обязательно передам, — бросил Шатун, запрыгивая на порожки автобуса «Setra».
С таким вниманием его не принимали даже фанаты их футбольного клуба, когда команда вышла в первую лигу.
Вернувшись в Воронеж, Шатун первым делом позвонил Бурышеву:
— Фока вышел?
— Сидит там, где и сидел, — ответил Бурышев.
— А как же контракты?.. Москва?.. Деньги?..
— Я тоже думаю, как… — прозвучало на другом конце провода.
Меня не выпускали. Не хватало подписей в бегунке. Заминка, как я говорил, возникла в финансовом плане.
Пол миллиона требовал Пахан.
Проявились аппетиты и у заместителя по оперативной части по кличке Пони, без подписи которого мне свободы было не видеть, как своих ушей.
Он и слушать не хотел об интересах колонии, об Уругвае.
При разговоре со мной Пони вывел на листке цифру «300000».
— Долларов? — ужаснулся я.
«Руб» — написал он печатными буквами.
А у меня тогда за душой не было ни копейки.
С нетерпением ожидал поступления обещанных крестьянами денежных средств. Проходил день — денег на счету моей фирмы не появлялось. Еще день — картина та же.
Я вызвал к себе Шатуна:
Уж не нахимичил ты там?
А он мне в пику:
— Ты говорил, что уже будешь в Москве…
Что я мог ответить футбольному администратору, который сам без мыла залез в петлю.
Отключался от Интернета и звонил по телефону Рыбакову. Тот не появлялся ни на работе, ни дома.
Наконец дозвонился до жены Рыбакова.
Та сообщила:
— Объявился… Но никак не придет в себя…
— От чего? — испугался я.
— Говорит, лучшей сделки у него еще не было.
Я сразу послал официальный запрос на завод:
На что вечером получил:
Знал бы этот друг до гробовой доски, какие сети вокруг него расставлены.
Самое тяжелое ждать и думать, вдруг что-то не срастется, не пройдет. Вдруг кто-то шепнет, где находится Фока?.. Вдруг Шатун, оказавшись на волгоградской нимфе, ляпнул лишнее?.. А если его подкупили?.. А если навели справки, сдаются ли в лизинг аэробусы? Их на всю страну по пальцам перечесть… Если… Если… И ловить тогда нечего…
Тянулся пятый день, а денежки на счет не поступали.
Я послал угрожающего содержания письмо:
Я был наслышан про особые отношения тракторного завода со своим конкурентом — гигантом по выпуску комбайнов.
Это обстоятельство подействовало на Рыбакова, как красная тряпка на быка.
— А, задело за живое!
Рыбаков целый день обзванивал глав администраций Ольховского и Еланского районов:
— Вы губите дело!.. Гробите лучший контракт века!.. Вы… Вы…
Главы администраций Ольховского и Еланского районов в свою очередь «мылили шеи» крестьянам:
— Что телитесь!.. Что боитесь?!.. Вам протянула руку крупнейшая компания… Радоваться надо!.. Упустите момент!.. Скоро посевная, а вы без техники!.. На лошадях будете пахать? Не воспримете указание по-доброму, будет по-плохому! Пришлю наряд милиции!.. И всех в кутузку!
Активность глав администраций подпитывалась не столько урожаем крестьян, сколько негласным соглашением с Фокой, о котором шепнул на ухо каждому главе при прощании Шатун:
— Как все удачно пройдет, вам по десять процентов!
Кутузка — слово, которое на каждого жителя сельской местности действовало безоговорочно. Его усваивали с молоком матери, оно имело под собой памятные корни.
И вот денежки потекли.
Первый платеж — 50 тысяч рублей.
Со слезами на глазах в проходе появился Бурышев:
— Был в банке… Пятьдесят тыщ…
— Живем! — всколыхнулось все во мне.
Теперь мои планы могли реализоваться.
И я дал первые поручения:
— Купи мне сотовый телефон… Начальнику колонии и его замам по ящику водки… Заместителю по оперчасти — коньяку…
Надеялся, что начальники сжалятся надо мной и подпишут мне отпуск.