Искатель. 2011. Выпуск №12

— Мама сказала, что папу убили. Это неправда? Ведь правда, что это неправда?

Беркович посмотрел на Рину — мать была в шоке: остановившийся взгляд, дрожащие пальцы, крепко сжатые губы.

— К сожалению… — пробормотал Беркович, не очень представляя, как разговаривать с девочкой. — Я хотел бы задать тебе несколько вопросов, в присутствии мамы, конечно. Но если ты плохо себя чувствуешь…

— Я нормально себя чувствую, — сухо отозвалась Лея. — Спрашивайте.

Что-то Рина пыталась сказать дочери взглядом, но Лея опустила голову, положила в рот печенье и старалась не смотреть ни на мать, ни на полицейского.

— Ты говорила с папой перед школой?

— Да. Папа меня разбудил. Он всегда меня будит. Он рано встает.

— О чем вы говорили?

— Не помню. Про музей. Чтобы я посмотрела… не помню.

— Папа звонил тебе в школу?

— Нет. Он никогда не звонит до двенадцати.

Беркович поднялся, отодвинул на середину стола свою чашку. Зачем? Надо было что-то сделать, что-то подвинуть, будто движение стало словом, будто, подвинув чашку, он обратился к Лее с ей одной понятным вопросом. Она подняла на него взгляд — глубокий, как пропасть, в которую падаешь без надежды достичь дна.

Он пошел к двери и услышал голос Рины:

— Нам что-то надо сделать? Прийти в полицию?

Беркович обернулся.

— Пока ничего. Чуть позже за вами заедут и отвезут в Абу-Кабир… В общем, вам объяснят. Здесь побудет сержант. Там, внизу, репортеры. Если у вас силы…

— Нет!

— Я скажу сержанту, он никого не впустит, не беспокойтесь.

* * *

Вечером в Тель-Авиве стало прохладнее — не в том смысле, какой обычно придают этому слову. Температура воздуха не изменилась, но дышать стало легче: потянуло ветерком с востока, то ли из Иорданской долины, то ли издалека, не из Иордании даже, а из Аравийской пустыни. Сухой ветер казался более прохладным, чем оседавший влагой на коже ветер с моря, дувший весь день и не позволявший Берковичу обдумать впечатления от работы «на объекте». Кондиционер в его кабинете гнал теплый воздух, техник, вызванный еще утром, сообщил, что будет завтра, обычное израильское разгильдяйство. Если совещание у генерала назначено на три часа пополудни, а началось в половине четвертого, это вполне терпимая задержка.

О сегодняшнем убийстве речи на совещании не было, обсуждали инцидент у мечети Хасана в Яффо, где кто-то намалевал на стене минарета «Смерть арабам!» и подписался глупо и бессмысленно: «Еврейский террорист». Беркович полагал, что это ребячья выходка, мозгов у дураков-мальчишек меньше, чем желания действовать, а действие для них не результат обдуманного решения, но проявление спонтанной воли, дарованной Творцом всем и каждому, в том числе и тем, кто не умеет своей волей пользоваться согласно инструкции, которая тоже дана была Господом и начертана на скрижалях.

Стоя в пробке на улице Жаботинского, Беркович вспоминал разговор с Риной и Леей, а потом беседу с Ханом, умевшим рассуждать порой более здраво, чем это получалось у старшего инспектора, довольно часто оказывавшегося (как он сам считал) во власти излишне романтического представления о преступной среде и потому время от времени делавшего выводы, не то чтобы не имевшие отношения к реальности, нет, расследования у Берковича обычно оканчивались арестом подозреваемого, который потом в суде получал свое — за последние годы у старшего инспектора почти не было осечек, — дело было вовсе не в этом, а в том, что романтический склад ума приводил Берковича к верным выводам не путем тщательного анализа улик и слов, сказанных на допросах свидетелями, а спонтанно, интуитивно, и лишь потом он наводил мосты, сопоставлял факты с выводами и обычно убеждался в их правильности. Тем не менее, отдавая дань интуиции, Беркович относился к ней с подозрением, как всякий профессионал, привыкший строить обвинительные заключения на трезвом расчете.

Сейчас интуиция говорила Берковичу, что мать с дочерью никакого отношения к смерти Альтермана не имеют. Но и никто посторонний тоже не мог убить Натана, поскольку… Да, пресловутая загадка запертой комнаты. Никто не мог ни войти, ни выйти, ни находиться там в то время, когда Натан получил удар по шее странным камнем, похожим на помесь уродливой куклы с Фредди Крюгером.

— Обычный камень, — сказал Хан, изучив отколотый маленький кусочек ноги — там, где поверхность была довольно остро отточена. — Гранит с примесью известняка. Если бы не было примеси, камень был бы еще более твердым и легко полируемым. Посмотри на эти едва заметные выщерблины, они возникли, когда поверхность камня полировали на полировальной машине вроде немецкого «Боша».

— Никогда не думал, — признался старший инспектор, — что камень можно так остро наточить. Казалось, что он раскрошится раньше.