Искатель, 2014 № 12

— Конечно. — Я поправил на ней платье (немного сбилась бретелька) и поцеловал в губы. Крепко. «Будто прощаюсь», — мелькнула мысль, и я согнал ее с лица, пока Мери не заметила.

— Туда и обратно, — сказал я. — Вернемся, и я зацелую тебя, я…

— Ты не ответил: что на тебя вдруг нашло.

Она станет задавать этот вопрос, пока я не отвечу.

— Я же сказал: хочу проверить одну гипотезу.

— Почему именно там и именно сейчас?

Я повернул ее лицо к свету, внимательно — нарочито внимательно — посмотрел ей в глаза и сказал, пожав плечами:

— Для тебя это имеет значение?

— Нет. — Она тоже пожала плечами, высвободилась и перестала смотреть в мою сторону, будто я вышел из комнаты, дома и этого мира. Без нее… Она не хотела идти со мной, впервые за все время. Не хотела, хотя была, в отличие от меня, уверена, что на какой бы из бесконечного числа островов в любой из ветвей многомирия мы ни пришли, это будет остров, где ни я, ни она, и никто из людей никогда не бывал.

— Как хочешь, — сухо произнес я и ушел. В последнюю секунду Мария-Луиза сделала два быстрых шага и оказалась в моей сфере квантовой неопределенности. Меня будто ударили в грудь, но я удержался на ногах и подхватил Мери под локоть. Она оттолкнула мою руку, и мы пришли на банку Орлина, недовольные друг другом.

Удивительное место. Не такое далекое от Солнечной системы, как большинство других островов. Если бы люди развивали практическую космонавтику, как в моем мире, то лет через несколько тысяч, долетев наконец до ближайших звезд — Проксимы, звезды Барнарда, Сириуса, — они наверняка обнаружили бы и эту планету-скитальца, летучего голландца космоса. Может, так и произойдет в каких-то ветвях, и колонисты обоснуются здесь, исследуют всю поверхность планеты, а не только небольшой участок, который был островом, лежавшим в фарватере звездных дорог.

Фарватеры располагались странным образом, как причудливые космические течения. Бывало, и очень часто, что ближайший остров фарватера оказывался в далекой галактике, в то время как конечная цель находилась в какой-нибудь тысяче световых лет от Земли. В моем сознании, в моем видении острова следовали один задругам по прямой линии — прямой в моем мысленном пространстве, — а в реальном космосе (хотя что означал термин «реальный космос», если очередной остров находился в другой ветви, в другой вселенной?), если составить карту, острова будут разбросаны, казалось бы, хаотично, и…

Мысль эта, частично принадлежавшая мне-Голдбергу, а частично мне-Полякову, мелькнула и пропала. Мы не должны были отвлекаться, иначе действительно оказались бы на пустом острове в пределах квантовой неопределенности, и делать нам там было бы решительно нечего.

Мне знаком был пейзаж, я много раз здесь бывал, а я впервые видел устремленные в зенит скалы, будто зубы гигантских животных, — белые, отполированные временем, почти касавшиеся друг друга в далекой голубой высоте.

Небо на банке Орлина было ярко-голубым, как на Земле в солнечный полдень, только здесь не было ни Солнца и никакой другой звезды. С космогонией у астрофизиков не было проблем, но яркое небо смущало. Я проводил на остров две экспедиции из Франкфурта — туда и обратно, конечно, иначе ничего из записанного и увиденного не сохранилось бы в памяти ни людей, ни аппаратуры.

Феномен голубизны объяснили свечением микроорганизмов, плававших в атмосфере на высоте двух десятков километров. Откуда, однако, они черпали энергию? Месяца, кажется, два этот вопрос занимал чуть ли не всех астрофизиков, изучавших бессолнечные планеты. Среди гипотез была даже такая: поскольку речь шла об острове, энергия могла поступать из другой реальности, запутанной с нашей. Будь это так, оказался бы наконец надежно опровергнут закон сохранения энергии в одной, отдельно взятой, ветви. Энергия, безусловно, сохраняется; закон, открытый Майером, который и физиком-то не был, действует всегда и везде, но — в рамках системы ветвей, в рамках многомирия, а не единственного, пусть и кажущегося физически замкнутым пространства-времени.

Гипотеза, однако, просуществовала недолго. Оказалось, что энергия поступала из недр планеты, от ее все еще раскаленного и замагниченного ядра: радость для планетологов, получивших возможность изучить эволюцию ядер землеподобных планет в отсутствие центрального светила. В детали я не вдавался, невозможно знать и помнить физику каждого острова, каждой банки на многочисленных фарватерах — это и не нужно, вредно даже, поскольку, как выяснилось, разрушало интуицию. Углубившись в физику явления, поводырь хуже чувствовал место, хуже воспринимал путь. К сожалению, пока это стало понятно, несколько поводырей лишились своего уникального таланта. В том числе Омира Гехт. Интуиция у нее была потрясающей, ей удавалось находить самые короткие и самые эффектные маршруты. Но Омира была по образованию физиком-теоретиком: научная любознательность сыграла для нее дурную роль.