Искатель. 2014. Выпуск №6

Когда закупив по дороге в аэропорту огромного охапку цветов, Михаил явился на тамарину квартиру, дверь открыла ее мать и, встретившись с ее глазами, он понял, какой трудности задача стоит перед ним. Если бы просто спустили с лестницы, это еще куда ни шло. Но что же его все-таки ждет? Поэтому, когда Тома вместе с матерью, приняв как нечто само собой разумеющееся подарки, уселись напротив с вопрошающими лицами, Михаил сразу огорошил их:

— Вчера с Максякиным вели разговор. Ты его, Тома, знаешь. Тот самый. Он удивлен, что дядя твой эмигрант.

— Это троюродный дядя, — заюлила плечами Тома.

— Да хоть четвероюродный! Пока Василий Михайлович обещал повременить с оглаской. Не дай бог, вообще, чтобы в школе знали про наше с тобой заявление.

— Так что, его забрать?

— Лихо придумано! — вмешалась мамаша. — А после диплома? Вильнет хвостом и на сторону? Знаем мы вас таких.

Подцыбин изобразил на лице явное возмущение.

— Сами подумайте, Валентина Сергеевна, дядя-то за кордоном. Это реальность. Вы же сами знаете, что тут может светить. Лично я не боюсь в солдаты. От меня рупь с полтиной в месяц. Это вас устраивает?

— Мам, тут ясно, — задумчиво произнесла Тамара.

— Тебе ясно. А уж я за свою жизнь и не такого насмотрелась.

— Но ведь он верно говорит, — повторила дочь.

— Может верно, а может и скверно. Ты же с него подписку не возьмешь. Заберешь заявление и он вольная птица. Порхнул и с концами.

— Ну что же делать, мама? Я верю, что он будет нам помогать.

— Не знаю, что и сказать. Но ведь дядя наш из Израиля не вернется.

— И не надо! — встревожился Михаил. — Если не вмешаетесь, я уже буду офицер. И конечно же Тому не брошу. Тем более, своего ребенка.

— Это мы еще посмотрим… Пусть хоть заручится.

— Как это? — спросила дочь.

— Ну, залог возьми, Чтоб было чем удержать.

— Хорошо ли это? Да у него и ничего нет. Одна шинель на полу.

— Что правда, то правда, — согласно кивнул Мишачок и огляделся вокруг.

Комната обставлена строгой и недорогой мебелью отечественного производства. Каким-то особым достатком от нее не веяло, хотя с точки зрения Подцыбина это все-таки был какой — никакой уют. Не то, что его голые стены с одной репродукцией бананово-лимонного Сингапура.

— Но денежный залог я могу, — сказал он. — Вы только сумму назовите. Я соберу.

— Да кто тебе даст! — всплеснула руками Тома.

— Ну, это просто. Пусть пишет расписку. Что взял у меня, Колючиной Валентины Сергеевны, пенсионерки в долг… А когда у тебя защита?

— В конце июня, — проговорил Подцыбин.

— Вот, до 10 июля.

Михаил сел за стол и, стиснув зубы, медленно под диктовку тамариной матери повторил текст. После этого будущая теща проводила Подцыбина к старикашке-нотариусу, который заверил расписку по всем правилам своего изощренного искусства. Мишачок смотрел на старомодную ручку дряхлого старика, выводившего чернилами на бумаге каллиграфические буквы, и думал: «Черт возьми, «жигуль» подарил!»

3

В 7-45 утра вокруг Красной площади было выставлено оцепление из курсантов. Столица готовилась к первомайской демонстрации. Подцыбин вместе с однокурсниками стоял на брусчатке Васильевского спуска между Покровским собором и Кремлевской стеной чуть ниже Спасской башни. Вот шеренги милиции и солдат, очищая площадь от посторонних, напористо вытеснили за пределы оцепления всех заблудших, либо оказавшихся здесь с ночи, либо пораньше заявившихся сюда в надежде каким-то образом незаметно остаться на гостевых трибунах.

Неудачники отчаянно упрашивали чекистов разрешить им вернуться. Особенно усердствовали девчонки, которые напрополую кокетничали с курсантами, строили глазки, пытаясь склонить их к нарушению приказа: кто говорил, что приехал издалека, кто заверял, что не займет чужого места, что спрячется в уголке, но военнослужащие были неумолимы. Конечно, некоторые из курсантов не соглашались с подобной неумолимостью: чем эти девчонки и парни, мужчины и женщины похуже тех, разодетых, бренчащих украшениями, кто беспрепятственно проходил по дорожке у Кремлевской стены.

Подцыбин мысленно выбирал среди девчонок-просительниц тех, которых бы он наверняка бы пустил, и даже приветливо улыбался им. Они тоже кидались к нему в надежде, что уж он-то уступит, но Михаил лишь спокойно объяснял, почему это невозможно. Девчонки с возмущением открывали свои крохотные сумочки и показывали, что там нет ни пистолета, ни бомбы, ни листовок. Подцыбин, разговаривая с очередной симпатичной блондинкой, краем глаза заметил приближающегося краснолицего Макея, который косолапил своей нестроевой, крадущейся походкой вдоль строя. Мишачок кивнул в его сторону: «Начальство». Девчонки отхлынули. Макей задержался около Михаила и спросил строго:

— Как там в Киеве?

— Порядок.

— Смотри, мне, — хмыкнул Максякин и, подволакивая ногу, пошел дальше.

Кто бы мог подумать, глядя ему вслед, что у него абсолютный слух и тенор, какого сейчас днем с огнем не сыщешь, мог бы петь в Большом театре, если бы перед войной не стал чекистом. Конечно, ему предложили. А попробуй тогда, откажись. Отказы не принимались. Одно слово: ежовщина. Не очень то распоешься.