Искатель. 2014. Выпуск №7

— А Смазневой почему запретили?

— А! — Маша, будто кошка лапкой, махнула наманикюренной ладошкой. — У нее же мамашка с приветом. Где ее дочка научилась бы нож и вилку держать, если бы не Марков? Ой, она все равно ходила. Если честно, Лилька влюбилась в него по уши! Только это по секрету, Валентина Васильевна. Хорошо?

— Могила.

— С ним всегда весело было, — вздохнув, сказала Маша. — А в этом году все как-то само собой закончилось. Он стал почему-то нас сторониться. Наверное, из-за Лильки. Ей крышу совсем снесло. Сядет рядом с ним, голой ногой к его ноге прижмется прямо при всех. Или пройдет мимо и как бы случайно сиськами его заденет. Они у нее, конечно, классные, не то что мои холмики. — Маша посмотрела на свою грудь и сморщила нос. — Я Лильке говорила, что ей ничего не светит. И даже фотографию его жены погибшей показывала, когда Ярослава в мастерской не было. Он ее в верхнем ящике стола до сих пор хранит. А, бесполезно! — Девушка стряхнула с загорелого колена песок. — Нет, малышня к нему и сейчас ходит. Ну, я имею в виду тех, кому лет по восемь — по двенадцать. С нами он теперь только в волейбол играет. На пляже или у них в переулке. Ой, классно Ванька Дрын недавно Бомбу на клумбу посадил! — внезапно оживилась Маша. — Вы, наверное, слышали. Мы как раз рядом в волейбол играли. Дрын гнал с речки скотину, и его бычок тормознул возле квасовской клумбы и начал на ней траву жевать. Вау! Бомба вылетает со двора с молотком. Мы врассыпную — что у дуры в голове! Ванька молоток у нее выбивает и в рожу ей ладошкой. Она так задницей на клумбу и плюхнулась. Ох, мы и ржали! Дня через три Бомба на свою клумбу видеокамеру вывела. Полный отпад!

Маша подобрала сухую веточку и стала что-то рисовать на песке.

— А Марков мне портрет подарил, — как бы нечаянно похвасталась девушка.

— Свой?

— Почему? Мой! Папа даже потом к нему домой ходил — деньги предлагал. Но он отказался. Я на портрете та-ка-я фифа! Лилька, когда этот портрет увидела, мне чуть глаза не выцарапала. Маркову пришлось ей пообещать, что он и ее в каком-нибудь историческом костюме нарисует, а то она, наверное, и через сто лет от него не отвязалась бы. Ходила бы везде следом, как собачка. Жесть. — Маша снова погрустнела. — Когда Бомба про педофилию стала орать, Ярослав стоял как оплеванный. Мне его так жалко было. Вы бы видели его глаза. Какие все-таки люди злые. Так этой Бомбе и надо!

Глава 26

Посохин вышел из-за стола и сделал несколько приседаний.

— Серега, тащи сюда Дронова. Он как, вменяемый?

— Да вроде ничего, — ответил Жарких, не переставая листать папку с документами. — Когда я за ним приехал, он и не выделывался совсем.

— Ты осмотрел то место, где Смазнев велик видел?

— Осмотрел.

— А почему не доложил?

— А что докладывать? Ничего я там не нашел. Целый час лазил. Фотки я сделал. На столе у вас в Уголовном кодексе лежат. Кстати, у нас фотобумага кончается.

— Экономнее надо быть. Я ее, между прочим, на свои деньги покупал. — Майор окинул взглядом свой рабочий стол, на котором сейчас царил творческий беспорядок. — В каком кодексе? С комментариями?

— В синем, в бумажной обложке. Там, в середине, между страницами.

Посохин достал фотографии из потрепанной книжицы и стал внимательно их просматривать. На нескольких снимках старший лейтенант зафиксировал в разных ракурсах сломанную ветку молодой ольхи. Посохин одобрительно посмотрел на подчиненного.

— А говоришь, ничего не нашел.

— Вы про ветку, что ли? Может, ее раньше сломали? Или позже? На пару часов, например.

— Кто там будет в потемках по кустам лазить? А если бы и лазили, то там столько бы веток наломали! Нет, лазили, когда было светло. И делали это аккуратно. Девяносто девять процентов, что ее сломали именно тридцатого мая. Поверь моей интуиции. Обрати внимание как листики уже здорово подвяли.

— Так вести Дронова? — спросил Жарких.

— Конечно, веди!

Старший лейтенант положил папку на стол и вышел в коридор.

Через минуту перед Посохиным широко расставив ноги, словно у него были неимоверных размеров гениталии, сидел почти трезвый и, как всегда, небритый Иван Дронов. В заляпанной тельняшке без рукавов, камуфлированных штанах и тапках на босу ногу, он походил на военнопленного. Но только своим нарядом. На его лице никаких признаков уныния или страха Посохин не заметил.

— Здорово, Иван! Есть у меня к тебе пара вопросов.

— И вам не болеть. Спрашивайте, раз охота.

— Вопрос первый: ты ширинку перед кабинетом расстегнул или весь день так ходишь?

— Чего?

Дронов наклонил голову.

— О, блин! Молния на этих штанах все время расходится. Ларке сколько раз говорил…

Он потянул язычок бегунка вверх.

— Петрович, извини, я не специально.

— Я понимаю. Позапрошлый понедельник ты хорошо помнишь?

— А что? Опять про Квасова спрашивать будете?

— Да нет, про твоих телочек.

— Про девок, что ли? — ухмыльнулся Дронов.

— Про скотинку твою домашнюю. Я не Лариску имею в виду.

Оценив шутку, Дронов засмеялся. К жене он относился с легким небрежением, но никому, как выяснил Жарких, не позволял в ее адрес ни одного плохого слова сказать. Она их, кстати, и не заслуживала.