Искатель. 2014. Выпуск №4

Комлев вернулся в квартиру.

— Ну, что нам еще подскажет экспертиза? — спросил у Гиви.

— Все ответы на месте будут. В лабораторных условиях, — показал на открытый портфель, из которого торчали горлышки бутылок.

— Ты уж не медли, пожалуйста. Случай-то особый. Управление, наверно, уже заждалось с информацией. Небось, в отделе все телефоны звонят.

Гиви уехал.

Помощник прокурора, не обращая внимания на откровенные зевки понятых, медленно писал протокол осмотра. На кухне сдержанно покашливала Валюха. Фуфаев и Бусоргин немо стояли у окна.

— Можно увозить в морг, — бросил, наконец, бритый эксперт.

— Тормошилов! Распорядись! — дал команду Афанасий.

— Все будет в лучшем виде, — заговорил участковый.

Комлев спустился вниз по лестнице и поехал в райотдел.

Он не знал, что ему делать теперь, за что ухватиться. То ли опыта не хватало, то ли каких-то особых черт характера. Им все больше овладевала полнейшая растерянность. Самостоятельность, которую проявлял доселе, вмиг улетучилась.

Что же все-таки предпринять? Решение не находилось. Затор? Вот уж эта головоломная начальническая стезя!..

Вошел Гиви, держа в протянутой руке заполненную на одну треть бутылку.

— Вот, проверял… Кипит при температуре шестьдесят четыре градуса.

— О чем ты?

— Да это же метил, Афанасий Герасимович!

До Комлева дошло: в бутылке метиловый спирт.

А если свои убрали? Рубят концы? Надо будет во всем разобраться…

Нехотя поднял трубку зазвонившего телефона:

— Комлев слушает.

— Что — то ты задерживаешься на работе, — раздался голос Людмилы Ивановны.

— Да хорошего мало.

— А, ты уже знаешь о назначении Дубняша?

— А его что, от нас переводят?

— Нет, Афанасий. Уже есть согласованное на всех инстанциях решение. Он будет начальником райотдела.

Комлеву показалось, что он ослышался. Это же не может быть! Окружающий его мир стал до нелепости фантасмагоричным и нереальным. Всего одна фраза, вскользь оброненная по телефону, и вот уже рушится мир, почти выстроенный им, со страшным треском внутри ломается вся его судьба.

— Это я, я — предательница, — продолжала Забродина. — Но поступить иначе я не могла. Ты должен понять меня. Если хоть капельку относишься искренне к нашим чувствам. Нас с тобой вымазали дегтем. И чтобы я осталась чистой среди всей этой грязи, нужна была жертва. И эта жертва — ты. Но ты ведь мужчина. Ты сильный, И ты, я знаю, немножко любишь меня. Я говорю сейчас сумбурно. Но поверь, милый, так надо. Обстоятельства сильнее нас.

Афанасий потерянно молчал. Мучительно, на отчаянном выдохе выдавил из себя всего одно слово:

— Живи…

Думать о случившемся спокойно и логично уже не мог. Клочковато-рваные мысли теснились, путались. Только начинала прорисовываться в голове более или менее отчетливо одна картина, как ее тут же сменяла другая. А на душе все толще становился слой грязной ржави и накипи — жуткой, непреходящей обиды. За что?!

Ту костяшку домино, что так нелепо выпала ему по службе, еще можно было как-то принять. Насмотрелся и наглотался всякого. Сам ведь, хотя и не был законченным подлецом, все равно легко уживался с бессердечностью, хамством и таким привычным равнодушием…

Да и многое другое самому себе было простить куда проще и легче.

Но ведь и добрым, лучистым светом осенялись иногда отдельные его поступки и устремления. Он же мог стать намного лучше. Честно стремился к лучшему. И вот теперь, когда бесповоротно решил перешагнуть за черту своего повинного прошлого, очиститься во всем, ему решительно отказали в этом.

А радужные перспективы открывались совсем для другого. И для кого? Для Дубняша… Как же можно после этого размышлять о совести и справедливости вообще? Они, видно, просто выдуманы людьми, как несбыточный символ чего-то возвышенного, но заоблачно недоступного…

Вот и Людмила… Она тоже не удосужилась ответственно разглядеть в Дубняше его лживую и порочную суть. Ушла от первой же проблемы в самую тихую заводь, оставив Афанасия стынуть на беспощадном ветру.

В этом, наверно, есть и своя естественная закономерность. Только ли инстинкт самосохранения? А может и то, что Комлев для нее был всего лишь наиобычнейшим представителем ментовки?..

В жаргоне многих других граждан этого слова почти нет. А заключен в нем весьма определенный и зловещий смысл, обозначающий сферу, в которой концентрируется все дурное и низменное, что имеется и происходит вокруг…

Ментовка — это затяжные семейные неурядицы, ссоры, пьяные драки и скандалы…

Ментовка — это откровенная и наглая проституция, поножовщина, убийства, никем и ничем не обузданный разгул страстей и преступности…

И разве достойны истинного человеческого уважения все те, кто связан с этим цепким, живучим, лицемерным и надломленным изнутри миром?

Людмила Ивановна Забродина, его Люда оказалась как бы частицей этой всесильной и бесконечной в своих нечистоплотных деяниях ментовки. Вот что было для него страшнее всего!..

Не было у Афанасия на земле никого ближе и роднее ее. И, наверно, — да так оно и есть! — он еще минуту назад по-настоящему, по земному грешно любил эту женщину всем своим молодым, но таким ранимым и исстрадавшимся донельзя сердцем…