А одет я был весьма просто: в вылинявшие и заштопанные во многих местах джинсы и довольно ветхую джинсовую рубаху, на ногах были изрядно поношенные кирзовые сапоги. Я заметил перемену в глазах Эдуарда Родионовича, что-то пренебрежительное появилось в его взгляде, однако в дальнейшей беседе он старался быть по-прежнему доброжелательным, так как в данной ситуации зависел от меня. «А ты кто такой будешь? — спросил он меня. — Что тут делаешь? Может, ты заготовщик кедровых орехов? Хотя какая разница. Я так рад, что встретил живого человека. Это, наверное. Господь направил меня к тебе. Как выберусь отсюда, схожу в церковь и поставлю ему свечку. Самую большую. Хотя я в Бога не верю, но тут невольно поверишь».
Николай на некоторое время замолчал, посмотрел в зарешеченное окно, тяжело вздохнул, досадливо потер высокий лоб, задумчиво посмотрел на своих слушателей и философски заметил:
— Знаете, бывают люди, которые всегда говорят одни только умные и хорошие слова, но нутром чувствуешь, что они непорядочные и тупые люди, и что от них в любой момент можно ожидать какую-нибудь подлость. Вот к этой категории людей я и отношу Эдуарда Крутова. Первое чувство об этом человеке не обмануло меня в дальнейшем.
— И что было потом? — не удержался от вопроса Иван Степанович.
— Может, Николаю и вспоминать об этом человеке не хочется, — как между прочим обронил Драматург, хотя его тоже серьезно заинтересовала необычная история таежного отшельника.