— И ты думаешь, что теперь только наткнется на мысль об извлечении выгод из этого факта?
— Конечно да.
Девушка задумчиво взглянула в окно.
Чудный летний вечер угасал, окрашивая восток в пурпурные тона. Нежно сливался он с лазурью чистого неба, но внизу, во дворе, ограниченном стенами дома, было мрачно и темно.
Какой-то разносчик зашел и вдруг резко и громко прокричал о своем товаре. Где-то упало что-то, продребезжали дрожки, и все эти звуки ворвались в тихую комнатку сквозь отворенную створку окна.
Слабый ветерок колыхнул занавеску, тронул пушистые волосы на лбу девушки, и она вздрогнула.
— Что с тобой? — спросил ее Павел Иеронимович.
Мария улыбнулась, и он, глядя на эту наивную, почти детскую улыбку, тоже улыбнулся почему-то.
— Поль! — тихо сказала она. — Полно тебе грустить, все это вздор! Все пройдет! Все будет хорошо!.. Впереди у нас еще много счастья… Бог милосерд. Он не допустит нас до худого… Потому что не за что. Знаешь что? — вставая, продолжала она. — Пойдем погулять… Сегодня такой чудный вечер…
— Куда же мы пойдем?
— А вот куда! Пойдем к Спасителю, мы помолимся там за наше счастье, и, поверь, нам будет так легко на душе. Я, Поль, искренне верю. Пойдем, голубчик! Хочешь?
— Поедем! — сказал Павел Иеронимович.
— Зачем? Пойдем пешком, говорят, что туда нехорошо ездить и всегда из усердия надо идти пешком.
— Мы устанем, а если проедем, то можем погулять там в сквере на берегу Невы… Там чудный вид…
— Ну как хочешь! — ответила девушка и вышла.
Из дальней комнаты он услышал ее голос. Она, смеясь, ответила на какой-то вопрос отца: «Ничего!» — и с улыбкой вернулась назад.
— Ну идем, — сказала она, вынимая из комода вуалетку и шляпку. — Идем! Надо вернуться домой засветло, отец просил об этом.
В знаменитом Петровом домике, несмотря на ясный летний вечер, было малолюдно. В часовенке три или четыре старухи стояли на коленях и беззвучно шевелили губами, кладя земные поклоны.
Марья Петровна присоединилась к ним и заставила, чтобы Павел непременно стал с нею рядом на колени.
На модной улице, одним концом упирающейся в Невский, а другим теряющейся в дебрях Ямской, возвышается громадный меблированный дом. С давних пор он служит местом обитания модных людей немного потертого вида и дам, профессии которых сразу определить весьма трудно, заезжих дельцов средней руки и прочих людей, багаж которых состоит из чемодана и редко двух…
Парадный подъезд заключает в себе просторный вестибюль, от которого в глубокую высь убегает широкая лестница. Направо и налево длинные коридоры, где в каждую данную минуту можно услышать треск электрического звонка из какого-нибудь номера.
Все двери и двери. Наверху матовые стеклянные оконца. Воздух сильно жилой, крепко приправленный запахом духов и помады.
В одном из таких номеров третьего этажа перед кипящим самоваром, часу в восьмом вечера, сидели двое.
Один был длинный человек с обрюзгшим, но еще не старым лицом; другой — молодой, несмотря на рыжие баки и усы. Темные очки в золотой оправе тоже тщетно старались придать солидность красивому лицу, кожа которого имела блеск первой молодости.
Темно-серые глаза его глядели умно, хотя и несколько злобно, а белоснежные зубы ярко сверкали из-под усов, закрученных в стрелки.
— Его сегодня, наверно, выпустят, — очевидно продолжая разговор, сказал человек с обрюзгшим лицом, сидевший в кресле.
— Да и я тоже думаю, если только очная ставка моего отца с чиновником Курицыным безусловно докажет невиновность графа Павла, — отвечал красавец, небрежно развалившийся на диване.
— Иначе и быть не может…
— Да! Насколько я мог до сих пор убедиться, мой брат похож на меня поразительно.
— Только не теперь, — засмеялся обрюзгший человек, — теперь ты похож на него, как и я.
Красавец сверкнул небрежно-иронической улыбкой. Собеседниками были Алешка Колечкин и Андрюшка Курицын.
Последний проживал в этих номерах по паспорту дворянина Ивана Станиславовича Карицкого, услужливо доставленного ему какими-то путями Алексеем Колечкиным.
Карицкий, в котором так трудно было узнать прежнего Андрюшку Курицына, наряду с поддельными баками, усами, париком и видом на жительство, приобрел много и внешнего лоску, в восприятии которого обнаружил дарования почти сверхъестественные.
На глазах Алексея Колечкина совершалось чудо. Приятель его с каждым днем отделялся от своего прошедшего типа на громадные расстояния, как будто что-то природное сказывалось в нем.
Так, созревшая бабочка, разбив свой кокон, высоко взвивается в голубое небо, а он, низко упавший куда-нибудь в густую траву, уже, конечно, не имеете нею более ничего общего.
Для героя нашего давно уже перестало быть тайной его настоящее происхождение, и это обстоятельство только усугубило в нем его решимость на неслыханное дело, окрыляя его планы и действия жаждою мести и по отношению к нему, к этому старому жуиру, и к счастливчику брату, гордо сверкающему пред ним своей сытой непорочностью… В мрачных глазах юноши при одном произнесении его имени вспыхивали зловещие огоньки.