Искатель, 2019 №4

Главным сюжетом этой предстоящей трагикомедии, конечно, был Андрюшка, лицо для всех таинственное, почти мифическое. О нем-то и говорилось в углах, к нему и тянулось любопытство всей этой оборванной толпы, жаждущей действия и на все готовой.

В соседнем трактире за грязными столиками, уставленными бутылками пива и водки, виднелись наши старые знакомые: Степанидин, агенты Андрюшки — Трофимов, двое Богдановых и Кутузов.

Лепешкина не было видно. Все догадывались, что он, как наиболее близкий к Андрюшке, состоит при его особе.

Ходили толки, что таинственный главарь имеет несколько сот самых различных костюмов и способов гримировки, делающих его совершенно неузнаваемым. Поэтому никто никогда не может сказать, где он в данную минуту.

Может быть, он и здесь, в этой же толпе? Может быть, даже кто-нибудь сидит за столиком и разговаривает с ним, ни на минуту не подозревая, что этот собеседник и есть его таинственный и могущественный патрон.

Все эти слухи и россказни еще более электризовали и подчиняли толпу. Эти люди, которым действительно жилось несладко на свете вследствие одного и того же общего для всех стечения обстоятельств, начинали ощущать свою силу.

В составе этой толпы было много лиц, вовсе не преступных и не имеющих склонности к преступлению, а тем не менее они вошли в эту толпу под знаменем мщения и в надежде на известные выгоды.

Один из таких был Степанидин, обиженный наследник князя Карпатского.

А Богданов — этот ростовщик, скрывающийся за табачными ящиками, разве его могло хоть что-нибудь, кроме мести, примирить с его существованием?

И много было таких в толпе, рекрутируемой Андрюшкой.

И негодяй понял всю силу этой армии и все инстинкты, служащие ей оружием. Он был доволен начатым делом.

Когда сумерки окончательно сгустились, «Паутинник» ожил.

Беззвучно отворяющаяся дверь, около которой контролером-швейцаром стоял двадцатипудовый Калиныч, пропускала все новых и новых лиц, с жетонами на право входа, имевшими различный формат соответственно соображениям главарей и верховного начальника.

Калиныч был посвящен во все тайны этой кабалистики и смотрел на нее с вожделением и надеждой антрепренера, затеявшего беспроигрышное «дельце».

Кругом было сравнительно тихо, только кое-где кто-нибудь кашлял коротко и нетерпеливо, что делало еще рельефнее молчаливую угрюмость собрания. В особенности занимал всех вопрос, для чего ровно половина залы была отгорожена перилами с узенькой калиткой посередине.

При этом по ту сторону отгородки царил такой непроницаемый мрак, что ни один из самых зорких глаз не мог разобрать, что там помешается.

Там и сям стояли темные группы людей и тихо беседовали. Женщин было мало.

Прошло около получаса какого-то неопределенного и крайне напряженного ожидания.

Но вот фонарь с рефлектором повернулся, движимый каким-то скрытым механизмом, и лучи упали в пространство, огороженное решеткой.

Ропот пробежал в толпе, и все инстинктивно приблизились к перилам, около калитки которых быстро очутились Трофимов, Кутузов и два Богдановых.

В то же самое время за перилами возник стройно сложенный человек во фраке и в маске.

При его появлении все четыре главных агента вошли в калитку, а сбоку откуда-то в полосу света вступил пятый.

Это был Лепешкин.

Они сгруппировались около человека в маске полукругом, так что один стоял сзади и двое выступали по бокам.

Человек в маске после короткого молчания ровным и громким голосом сказал следующее:

— Сегодня я собрал вас для того, чтобы с этого урочного часа начать наши действия. Но сперва дело это, как и всякое другое, основанное на сплочении многих в безусловное единство, требует роковой и ненарушимой клятвы. Я первый клянусь в том, что буду всегда и везде служить интересам нашего общества, я клянусь и в том, что жажда мести не иссякнет в душе моей ни в каком случае. Отныне я принадлежу вам, точно так же, как и каждый из вас принадлежит не себе, а всем. Я, как инициатор этого дела, предоставляю только себе на собраниях наших роль председателя. Вы должны теперь все поклясться в том, что будете безусловно повиноваться распоряжениям и постановлениям нашего общего собрания, а в случае ослушания и измены провинившийся осуждается на смерть. Вы должны поклясться мне в этом.

И в эту минуту нельзя было не сознаться, что роль начальника могла бы быть при других условиях жизни его назначением.

Он внушал к себе такое невольное чувство покорности, так красивы и спокойны были его властные жесты, такой гордой породистостью дышала вся его фигура! Сотни человек, стоявших перед ним, казались его рабами.

Да и было почти так.

Субъекты эти были настолько забиты и исковерканы жизнью, были так ловко подхвачены на удочку пяти главных, часто — в ту самую минуту, когда порывалась у них последняя возможность к существованию, что, естественно, теперь, вовлеченные в какое-то дело, находящееся под эгидой этого таинственного повелителя, они увидели в нем последний исход и без всяких клятв готовились быть ему безусловно верными.