Искатель, 2019 №6

Иван Трофимович взглянул на собеседника недобрыми и вместе с тем тревожными глазами.

— А ну, расскажи, какой же ты ее видел, с головой или без головы? — спросил фельдшер, вдруг меняя тон, потому что ему припомнилось одно, тоже очень странное, обстоятельство.

Он вспомнил, что Кириллыч в бреду спрашивал у дочери своей, где ее голова. Ведь он же не был там во время преступления, и из других слов его ясно, что он забыл даже о том, что продал дочь для этой штуки. Видно по всему, что он шлялся где-то вдалеке.

«Но тогда как же он мог узнать?.. Как он мог узнать?» — повторял себе вопрос фельдшер, соображая, что старик шел к живой дочери, на ее прежнее местожительство, когда его поймали во дворе. Он, видимо, хотел спасти ее?..

— Нет, она с головой, — перебил своим ответом его мысли Иван Трофимович. — Было это так. Влез я в дом, по обычаю, через слуховое окно по трубе и карнизам, влез и принялся за работу… Только это я начал шарить да нюхать, вдруг словно меня в бок что-то толкнуло. Гляжу — посреди залы, там, где на паркет падает пятном лунный свет из большого окна, стоит что-то белое… Смотрю: женщина подняла эдак руку, погрозила мне и словно растаяла, а потом как крикнет кто-то… У меня волосы дыбом… Я скорее по чердачной лестнице да в слуховое окно… Вот и теперь говорю, а самого мороз по коже дерет.

Онуфрий Иванович слушал его с улыбкой и, когда он кончил, только и сказал:

— Галлюцинация!..

Оба замолчали. И ван Трофимович наконец заговорил опять:

— Ну, то дело иное, а вот тут что… Послушай, Оня… Прими мой совет, дай ты ему своего лекарства. Иначе худо будет…

— Ну хорошо, там увидим, я подумаю, а только даром этого я делать не буду… Денег дай-ка мне!

— Да ты пойми, что тут наша общая польза…

— Моя польза только в деньгах, а больше я ничего не знаю… Дашь сейчас денег — так и быть, для тебя уж устрою…

— Да откуда у меня деньги-то… Все вы с меня тянете, а где мне достать…

— Ну, ты этого мне-то хоть не говори… С Аидкой вы по тысячам прокатываете, а кто помощь вам оказывает, ты жалеешь тому… Знаю я, ведь и кроме Пустоозерного переулка были у тебя дела… Припомни-ка, на какие такие предметы у меня лекарство брал? А?..

— Да это, конечно, Оня, ты не серчай… За деньгами я не постою, а только теперь-то у меня их нет почти, потому что я впутался в то пустоозерное дело да и проиграл на нем…

— Ну-ну! — почти повелительно уже произнес фельдшер.

Иван Трофимович со вздохом взялся за бумажник и отделил несколько кредиток, которые Онуфрий быстро и молча спрятал в карман.

— Так ты дашь ему молчанки?

— Ладно!

Приятели расстались.

Кириллыч замолчал

Не знаю, верны ли эти выводы, но я заметил, когда мне случалось наблюдать наших доморощенных преступников, что они очень резко, на мой взгляд, отличаются от всех прочих. Злодеев Запада можно назвать экзальтированными злодеями, образ преступности которых близко граничит с состоянием психоза. Хладнокровие, смелость, наглость и цинизм их есть только личина — правда, твердая и непроникаемая, как шкура бегемота, но все-таки личина, под которою скрывается очевидный психоз человека ненормального. Он виден и в движениях, и в блеске глаз, и даже в цвете кожи.

Но наши грабители и убийцы есть тип чрезвычайно любопытный. У них злодеяние быстро переходит в сорт ремесла совершается с таким же спокойствием, степенностью, с какими вообще русский человек относится ко всякому делу. Чудовищно, но некоторые из каторжников-рецидивистов с полно Я набожностью крестились, и на лицах их лежало тупое спокойствие, полное неосознание своей преступности.

Онуфрий Иванович был человек вполне русский, Иван Трофимович тоже. И тот и другой работали с неподражаемым хладнокровием. И теперь, когда первому предстояло успокоить бред больного своим лекарством или, попросту говоря» отравить его, он возвращался домой деловитым ровным шагом, как человек, имеющий серьезное дело, клонящееся к пользе его ближнего.

Войдя в ворота больницы и свернув по панели налево, он вскоре оказался перед подъездом пристройки, соединяющей перпендикулярно длинный низкий корпус пристройки с главным фасадом. Войдя, он постучался в дверь направо, украшенную окном.

Это было то самое отделение, где следователь Сурков производил свое дознание над таинственным алкоголиком. Едва отворились три обитые железом двери, как среди обшей тишины палат раздался громовой голос из третьего номера.

— Все буянит? — спросил фельдшер у вахтера.

— Нет… уже слаб… Это он в первый раз с самого утра…

Фельдшер прошел в третий номер и при слабом блеске лампы, чадившей под потолком, нагнулся над койкой. Нагнулся и был поражен происшедшей переменой. Темные тени испещряли лицо умирающего. Несмотря на недавний крик, он теперь лежал с закрытыми глазами и бормотал что-то себе под нос.

Онуфрий Иванович взялся за пульс на исхудалой руке, которой только бессильная бледная кисть виднелась из-под ремней крепко прикрученной смирительной рубахи. Пульс был слаб и прерывист. Временами он как бы замирал окончательно. Фельдшер покачал головой.