Вдруг человеческая фигура отделилась от дерева и подошла к нему. Альберик поднял глаза и взглянул на того, кто с ним встретился в таком уединенном месте. К величайшему своему удивлению, он узнал Филиппа.
— Как, брат, ты здесь? — воскликнул Альберик.
И он протянул молодому офицеру руку, которой тот не принял. В первую минуту Альберик не приписал никакой важности странному отказу брата пожать его руку.
— Я думал, что ты в Сен-Жермене, — продолжал он
— Ты ошибался, как видишь.
— Но по какому случаю ты здесь?..
— Это не случай. Я ждал тебя.
— Вот как? — удивился Альберик. — Стало быть, ты хочешь что-нибудь сказать мне?..
— Да.
— Что-нибудь секретное?..
— Да.
Альберик улыбнулся. Он решил, что Филипп, гуляка и мот, наделал каких-нибудь долгов, о которых не смел сказать отцу и потому обратился к нему, Альберику, чтобы просить его развязать свой кошелек по случаю торжественного дня его свадьбы. И он сказал себе, что в минуту полнейшего своего счастья стоит сделать так, чтобы все окружающие его тоже были счастливы и что он от всего сердца поможет своему брату. Поэтому он весело сказал:
— Ну! Говори же, брат; я жду твоего таинственного известия…
— Выслушай же меня, — сказал Филипп, — и обдуман хорошенько свой ответ.
Тон, которым были произнесены эти слова, удивил Альберика. Он взглянул на Филиппа, чтобы прочесть на его лице, серьезно ли тот говорит. Это лицо было мрачно; сжатые брови придавали ему свирепое выражение. Альберик смутился. Тайный инстинкт говорил ему, что между ним и братом должно произойти нечто странное и ужасное.
Филипп продолжал:
— Ты не будешь мужем Бланш…
— Я не буду мужем Бланш?.. — повторил Альберик в остолбенении, не веря своим ушам.
— Да, — сказал Филипп.
— А кто же мне помешает?
— Я.
— Но по какому праву, несчастный?..
— Я люблю кузину…
— А разве ты думаешь, что я не люблю ее?..
— Может быть, но она тебя не любит…
— Что ты осмеливаешься говорить?
— Правду. Бланш не любит тебя… она любит другого…
— Ложь!
— Она любит другого, — продолжал Филипп, — и этот другой — я…
Альберик помертвел. Глаза его налились кровью.
— Она тебе сказала это?.. — спросил он хриплым и задыхающимся голосом.
— Она сделала более…
— Договаривай…
— Она мне доказала это…
Альберик бросился к брату и, схватив его за обе руки, вскричал:
— Итак, ты уверяешь…
У него недостало сил окончить фразу.
— Я уверяю, что Бланш моя любовница… — сказал Филипп с величайшим хладнокровием.
— Подлец! — заревел Альберик. — Знаешь ли ты, что я сейчас убью тебя?
— Попробуй!
Филипп еще не окончил фразы, как старший брат, ослепленный яростью, прицелился в него из ружья. Одаренный изумительной силой, Филипп вырвал ружье из рук Альберика, отбросил его далеко и сказал, обнажая шпагу:
— Я не вепрь и не волк, чтобы убивать меня ружейным выстрелом! Обнажи шпагу и защищайся или откажись жениться на моей любовнице…
У Альберика не было шпаги, но у него был охотничий нож с твердым и очень тонким клинком. Он схватил его и снова бросился на Филиппа. Тогда между братьями началась страшная и святотатственная битва. Она не имела других свидетелей кроме ворона, который неподвижно сидел на вершине старого дуба и, беспристрастно присутствуя при этой ужасной сцене, время от времени примешивал свое зловещее карканье к звуку стали, ударяющейся о сталь. Через несколько минут шпага Филиппа наткнулась своим лезвием на охотничий нож Альберика и сломалась от этого удара. В руках молодого офицера остался бесполезный обломок стали, между тем как у брата его в целости сохранилось страшное оружие.
— Гнусный лжец, ты умрешь!.. — прошептал Альберик, бросившись на безоружного Филиппа.
Но Филипп предвидел это движение. Он отступил и, выхватив из-за пояса заряженный пистолет, выстрелил в упор в голову брата. Альберик упал мертвый, даже не вздохнув. Филипп тотчас влез на высокий дуб. Ни одного живого существа не было видно в лесу на таком далеком расстояния, какое только мог окинуть взор. Филипп слез с дуба, спрятал в ножны сломанную шпагу, взял на руки труп и с этой ужасной ношей пошел по узкой тропинке. Ворон слетел с дубовой ветви и последовал за убийцей, описывая в воздухе широкие круги. Филипп дошел до пустой хижины, выстроенной некогда цыганами на зиму. Дверь была заложена. Филипп снял один за другим камки, закрывавшие вход, положил труп в хижину, покрыл его мхом и вышел, опять заложив дверь камнями. Ворон тряхнул крыльями и не пошевелился. Филипп влез на крышу. Ворон слетел и сел на ближнее дерево. Филипп слез. Ворон опять прилетел на крышу с странной настойчивостью плотоядных птиц, чующих мертвое тело. Филипп испугался. Ворон сделался для него олицетворением вопиющей совести.
— Он меня выдаст! — прошептал убийца.