Превозмогая себя, я уходил все дальше. Страх перед погоней гнал меня.
Но все же один недруг неотступно шел и шел за мной. Болезнь.
Как-то ночью я проснулся весь в огне. Хотел подняться, но смог только еле шевельнуть рукой. Попробовал и зд охнуть поглубже, но грудь и бока словно были наполнены горячей колючей тяжелой ватой. Дышать можно было только ртом, чуть-чуть, очень часто и коротко. От этого во рту мгновенно пересыхало. Пить… Пить…
Воспаление легких?!
В жару, в полубредовом состоянии я делал отчаянные усилия, чтоб не потерять сознание. С трудом передвигался по тайге, убеждая себя вслух:
— Не сбиться… Река — слева по ходу. Вон там. Солнце — на востоке. Так. Река — слева. Где-то впереди, за поворотом ручья, — на высоком обрыве сосна. А рядом с ней охотничья избушка. У сосны должны быть две вершины. Эта? Нет… Просто в глазах двоится. От болезни. Ничего. Все ничего. Только не сбиться. Ручей рядом. Поворот. И вот виднеется сосна. Двухвершинная? Да-да. Та самая. И рядом — избушка. Теперь взобраться на обрыв. Еще немного. Как-нибудь десять шагов… девять… восемь… семь… пять… Уж близко. Дошел!
Из последних сил я взобрался наверх. Свалился под двухвершинной сосной. Потерял сознание. На миг пришел в себя. И впал в тяжелое забытье.
Часть четвертая
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
Разговор о походках
Долго же я спал. Где я?
И я хотел было привстать, но не мог. Чьи-то руки повернули меня, поправили подушку, одеяло.
— Тише… тише… вам нужен покой.
Я повиновался. Кто-то приподнял мою голову и дал мне пить, приговаривая:
— Спокойно… спокойно… спите! Сейчас ночь.
На меня пахнуло запахом лаванды.
Вот все, что мне запомнилось из моей тяжкой болезни в Люцерне.
…Я поправляюсь. Но еще очень слаб. С трудом держу в руке карандаш.
Итак, я потерял сознание в тайге. Добрые люди подобрали меня. Переправили к Наташиным друзьям. Как им удалось перевезти меня через границу в Швейцарию, до сих пор не понимаю.
Рассказывали, что меня выдавали за тяжелобольного генерала, срочно нуждавшегося в особом лечении. Отдельное купе. Сопровождающие: врач и сестра.
А я бредил. Тайга… Сосна двухвершинная… Погоня… Сопровождающие кашляли, спорили, чтобы заглушить странные слова. Было много волнений. Но все кончилось благополучно. Генеральский чин помог. Я в Люцерне.
Собираюсь в Карлсбад.
Сегодня весь день приходили товарищи. Прощались.
Принесли деньги. Помогли уложить вещи.
Какая бурная ночь за окном! И дождь. И ветер. Зеркальное, всегда такое спокойное озеро, домики под черепичными крышами, часовенка у моста, что перекинут через ручей, впадающий в озеро, — все потонуло в крутящейся дождливой темноте.
Только что от меня ушел Симон Бургонь, старик часовщик, у которого я живу. Какой занятный человек! Он был дружен с Теодором Амадеем Гофманом, автором «Щелкунчика» и других удивительных сказок. Всю жизнь его страстью были часы. И в соседней комнате у него целое собрание часов. Самых разных: есть и огромные ивовые часы, которые крепко стоят на полу, а циферблат влит в ивовый венок; есть у него и веселые часы: каждый час из них с радостным жужжанием вылетает пчелка и возвращается назад, есть и грустные часы, где старик мельник под печальную мелодию все льет и льет воду на колеса мельницы.
Одним словом, много разных забавных часов у часовщика Симона Бургоня.
И недавно, когда он, постучав, открыл дверь в мою комнату, вместе с ним вошли разные голоса часов.
Старик церемонно поклонился.
— Рад вас видеть, мосье Бургонь. Садитесь.
Старик остро и внимательно глянул на меня.
— Мосье Веригин! Что вы скажете о походке человека? — неожиданно спросил он.
— О походке человека? — с недоумением спросил я.
Бургонь загадочно на меня посмотрел и с воодушевлением прошептал:
— О, мосье! Я старый человек, и, чуть посмотрю на часы и вслушаюсь в ход часов, их походку, я сразу узнаю их прошлое, настоящее и будущее. Чем болели и как идет их жизнь.
— Часы — это часы, мосье Симон. Но вы спросили меня о походке человека, не так ли?
— Да, да, именно. — Старик таинственно улыбнулся.