— Ну да, можно и так сказать. Национальность из одного человека. Я искусственно создан, в пробирке выращен. Человек экспериментальный, существо из породы людей. Вот так. Особа самого низкого происхождения. Не только мух научились из ничего выращивать. Я единственный в этом камне родился, из всех, кто здесь работает. Тут же всю жизнь и живу.
Прозвучал звон колоколов — откуда-то из несуществующего собора, из спрятанных где-то динамиков. Совсем бледно, при ярком еще свете местного дня, вспыхнули фонари, обозначили идущую вниз кривую перспективу между высеченных из этого астероида домиков.
"Значит, вечер. Скоро погаснет СГСД-125".
И здесь, и вдали, везде наступила полная глухая тишина. Такая иногда бывает в том, настоящем, мире, обязательно теплым летом, перед наступлением настоящего земного вечера.
"Густеющие сумерки", — вспомнились какие-то старинные-старинные слова.
Гаснущий светильник стал похож на луну. Показалось, что где-то далеко прозвучал девичий смех. Дианы, конечно, чей же еще здесь.
Кукулькан по-своему спасался от скуки. Теперь он почти всегда пропадал в так называемой рубке связи. Все многочисленные современные виды связи изнутри астероида были доступны только оттуда. Пользуясь телепорталом, он постоянно виртуальным призраком торчал в родном университете. Несмотря на отсутствие своего реального тела в УИЦА, чему-то там продолжал учиться и кого-то учить. Суетился и хлопотал там, жил прежней неизменившейся жизнью. Бывал даже на праздниках и таких популярных в университете студенческих пирушках, а в последний раз — на свадьбе. Чтобы никому не мешать и не смущать гостей, улыбаясь, скромно висел под потолком, радуясь вместе со всеми.
Но сейчас, сидя в пресловутой радиорубке между большими, как в космическом лайнере, мониторами, он наблюдал за жизнью на поверхности астероида. По этой голой каменной сфере кружилась кучка народу в скафандрах — Диана, окруженная своими солидными местными поклонниками. Прогуливалась.
Маленькие серебристые фигурки, освещенные резким голым светом открытого солнца. Издали они казались какими-то ненастоящими, похожими на кукол. Одна кукла отличалась от других нестандартной резвостью. Это Диана скакала, как блоха, радуясь исчезновению тяжести. Вот подскочила метров на несколько и, перевернувшись наверху, медленно и плавно падала, дрыгая ногами. Зимовщики кинулись к ней, подставляя руки.
"Вот зажигалка, блин", — пробормотал Кукулькан.
С ненужной силой он нажал на какую-то точку, горящую в углу экрана. Долго ее не отпускал. Серебряные фигуры на мониторе плавно приблизились. Вот кто-то торжественно преподнес Диане друзу горного хрусталя. Друза на основании из массивного черного камня — неподъемный в других условиях подарок.
"Каменный букет", — мысленно угадал Кукулькан слова этого кого-то.
Особенно старался, оказавшийся среди других, усатый Эпильдифор. Кукулькан, наконец, обнаружил, что местный компьютер умеет читать по губам.
"Вы луч света в нашем таком темном царстве", — побежали буквы по монитору.
Было заметно, что даже в скафандрах поклонники Дианы ниже ее.
"Белоснежка и множество гномов, — пробормотал уже сам Кукулькан. — Блин"!
— А фамилия моя тоже необычная. Хлыщ, — сказал Эпильдифор. — Вроде бы растение есть такое, вьющееся. И отчество Ардалионович. Эпильдифор Ардалионович. Никто с первого раза не может запомнить.
— Я выучу, — засмеялась Диана.
Они шли по берегу местного моря. Эпильдифор нес ее туфли. Сейчас, без скафандра, да еще с по-пляжному обнаженным торсом он оказался совсем худым и узкоплечим и даже старше, чем показалось в первый раз. Усы у него теперь стали угольно-черными, кажется, даже напомаженными. На груди, как оказалось, была татуировка, нанесенная устаревшим голографическим способом, чье-то женское лицо.
Диана все косилась на него.
— А это кто? — наконец, спросила она.
Эпильдифор как будто стеснялся своего тату и даже, вроде бы, старался поворачиваться боком.
— Да так, никто, — неохотно ответил он. — Воображаемый идеал… Только здесь такие не встречаются, и вообще женщин нет.
— Как у нас в универе, на Механическом факультете, — глубокомысленно заметила Диана.
— Когда-то были, по спецпрограмме, экологию здесь в жилзоне создавали, — продолжал Эпильдифор. — Биологи, зоологи. Почвоведы, ихтиологи, куроводы даже. Энтомологи, — добавил он. — Мух зачем-то после себя напустили, комаров. Несколько лет эту экологию создавали, а сами постепенно все исчезли, поулетали. В смысле, женщины поулетали, мухи-то остались. Да Августа еще. И я тоже фельдшером тогда был, только я до сих пор здесь. А Августа что — это не женщина, ее ничего женское не интересует, только промфинплан железный. Не женщина — монумент.