Искатели

Послушать его — так изменяли все: тот жил с секретаршей, тот — с подругой жены. Не существовало семьи, в которой все было бы в порядке.

— Да, это аморально, — беспечно соглашался он, — но такова жизнь. Да, с этим надо бороться, но кому поручить эту борьбу? — Он насмешливо оглядывал всех.

Кривицкий предлагал: Майе Константиновне…

Майя строго и холодно говорила, что борьбу ведет все наше общество. Мужчины смеялись — обезличка!

— Борисову? — предлагал Кривицкий.

Борисов сердито отшучивался, утверждая, что Новиков просто-напросто страдает щенячьим цинизмом.

Когда очередь дошла до Лобанова, Андрей, сделав над собой усилие, криво усмехнулся — дескать, он не лучше других.

— То-то и оно, — философски заключил Новиков, — разве что Пеке Зайцеву еще можно поручить.

Когда Игорь Ванюшкин пригласил Андрея вместе с сотрудниками к себе на свадьбу, Андрей как-то пристыженно отказался, ссылаясь на занятость. На самом же деле он просто боялся всяких расспросов, разговоров, горьких мыслей и сравнений. Он всячески старался обособить, изолировать ту часть жизни, которая была связана с Ритой, от работы, от лаборатории.

Целуя Риту, он не мог не думать о том, что все это она будет сегодня же повторять с другим, с тем, кого она не любит, и эта мысль разъедала его радость, вытравляя самое ценное. Он ревновал — и это было его право, любовь мешала ему смириться, закрыть глаза, не замечать, как старались это делать другие.

На туалетном столике лежала сегодняшняя газета. Андрей вспомнил, как Рита по дороге сюда снова повторила ему, что подруга ее все еще в отъезде, и ему стало грустно оттого, что даже между собою они не могут обойтись без обмана.

— Рита, нам надо серьезно поговорить, — хмуро начал он.

— Сейча-ас? — нараспев сказала она.

— Да, да, именно сейчас, — твердо повторил он.

— Хорошо, только я погашу верхний свет. У меня глаза болят. — Она щелкнула выключателем, усадила Андрея на стул и обняла его.

— Рита, — сказал он, не видя ее, чувствуя только ее голые руки и горячее дыхание. — Рита, — говорил он торопясь, — давай поженимся. Уйди. Возьми дочь и уходи. Почему мы должны так встречаться. Ты его любишь?

Она восхищенно прижалась к нему.

— Как ты можешь спрашивать об этом?.. «Уйди!» — повторила она с его интонацией.

Андрей высвободился:

— Нет, ты отвечай.

Она зажала ему рот рукой, села на колени:

— Слушай, брось мучить себя. Не надо… Подари мне этот вечер.

Он отвел ее руку. Рита сразу стала серьезной.

— Я подумаю, Андрей. Я обещаю тебе… Все это очень сложно. Но ты — милый, какой же ты хороший у меня! — Она приблизила к нему свое похорошевшее лицо. Большие неподвижные зрачки ее смотрели прямо в глаза Андрею. — Сейчас ты не смеешь ни о чем думать, понимаешь ты?..

Он не мог сладить со своими руками, они тянулись к ней, не повинуясь ему, как все его тело.

Воспоминания об этом вечере всякий раз возбуждали в нем ярость. Он с беспощадной ясностью увидел все. Высокая, скрипучая, чужая кровать. Матрац какой-то вздутый. Андрей лежал у стенки, касаясь холодного гранитолевого коврика, разукрашенного пестрой безвкусной мазней: длинноногий аист, выпучив глаза, упирался тонким красным клювом в живот Андрею.

Осторожно выпростав руку, Рита посмотрела на часики. Она думала, что Андрей задремал, лицо ее было озабоченно-деловитым. Часы на золотой браслетке показывали половину двенадцатого.

Незнакомое ее лицо и торопливое прощание помнились больше всего, заслонив радость, благодарность Андрея, все чудесное, что было.

Несколько дней после этого он ходил, как в похмелье, чувствуя себя разбитым, упрекая себя в слабоволии, скучая по Рите и боясь с ней встретиться.

В их запоздалой любви было слишком много запретного, в ней было больше мучения, чем счастья. Куда-то уходило самое чистое, искреннее, оставался грязноватый осадок обмана. Андрей обессилел душевно и, как назло, в тот момент, когда работа требовала от него величайшей собранности.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Отказ Лобанова ремонтировать приборы создал ему опасного врага.

До сих пор лаборатория находилась под опекой Долгина, заместителя Потапенко. Директора станций обращались к Долгину с просьбами о ремонте, уговаривали: «Удружи, помоги, челом бью». Он мог прижать, пропустить без очереди, отказать, словом — лаборатория составляла базу его могущества. Теперь он лишался всех этих возможностей.

Кирилла Васильевича Долгина сотрудники техотдела звали между собою «КВД». Инициалы расшифровывались по-разному: «Куда ветер дует», или «Казенщина, Вероломство, Демагогия».

В отделе его не любили и боялись. Технически беспомощный, невежественный, он мстил всякому, кто осмеливался критиковать его. Если только ему удавалось отыскать у кого-нибудь в прошлом малейшее пятнышко, оно всплывало самым таинственным образом, вырастая в грязное пятно, пачкающее человека с ног до головы.

Он выбирал одного, двух советчиков среди инженеров отдела, — это помогало ему слыть в глазах руководства сведущим человеком.