Искатели истины

Грачик в задумчивости остановился нал разложенными картами. Он машинально поглаживал указательным пальцем свой тоненький ус, как делал обычно в минуты волнения. И тут его внимание привлек легкий запах ацетона. Грачик принюхался: запах исходил от его пальца. Откуда бы это могло быть? Где он притронулся к ацетону?… На память ничего ж приходило. Он один за другим перенюхал все предметы в комнате, которые побывали у него в руках. Все было напрасно. И вдруг, когда он уже собрался было подойти к умывальнику, чтобы разделаться с этим неприятным запахом, на глаза ему попались лепешки из хлебного мякиша, прилепленные к дактокартам. Одну за другой он поднес их к носу и с удивлением заметил, что хлеб, побывавший руке пастора, пахнул так же, как его палец. Несколько мгновений он было подумал на этим, но решил только, что нужно будет обратить внимание на руки пастора: не делает ли он маникюра? Мысль казалась нелепой, но ничего другого предположить было нельзя. После этого он принялся за мытье рук. Стоя с полотенцем, он наблюдал за Кручининым и думал о возможной причине овладевшего тем внезапного равнодушия.

Грачик достаточно хорошо знал Кручинина, чтобы понять, что дело перестало его интересовать. Что же случилось? Грачик был ошеломлен. «Что случилось, что случилось?» — не выходило у него из головы. Раз Кручинин мысленно «покончил» с этим делом, значит у него были к тому веские основания. По-видимому, вопрос о непричастности пастора и кассира к убийству шкипера был для Кручинина решен каким-то другим путем, но решен бесповоротно.

Грачик молча наблюдал, как Кручинин преспокойно укладывался спать, как блаженно закрыл глаза. Грачик с досадой вернулся к столу и лишь по привычке доводить до конца всякое исследование взял дактилоскопический отпечаток кассира и стал сличать его со следами, обнаруженными на кастете, и… отпечатки сошлись.

Его мозг обожгла мысль: братоубийство!

Это было так неожиданно и так ужасно, что он еще раз проделал всю работу: результат был тот же.

Кажется, было из-за чего броситься к Кручинину, но Грачик сдержал себя и уселся за составление карты по всем правилам. Он знал, что если в его работе содержится малейшая ошибка, эта ошибка послужит предметом, может быть, и очень поучительной, но достаточно колкой и неприятной иронии. Кручинин не терпел скороспелых выводов и не упускал случая использовать их неточность для предметных уроков. Грачик никогда никому не признавался, сколько болезненных уколов его самолюбию было нанесено дружеской иронией учителя. Но, по-видимому, средство воздействия было избрано Кручининым верное. Его снисходительная ирония или скептически за данный вопрос подхлестывали ученика больше, чем скучная нотация. Они заставляли воображение Грачика работать с такой интенсивностью, что решение поставленной задачи почти всегда приходило. Стоит заметить, что при всей ироничности кручининских уроков они никогда не были оскорбительными, И когда Кручинин от души радовался верному выводу Грачика, то делал это так, что сам Грачик готов был приписать свой успех не чему иному, как силе собственного интеллекта, который почему-то называл воображением.

Кстати, о слове «воображение», допущенном Грачиком в применении к такому делу, как криминалистика. По всей вероятности, ведомственные специалисты нападут на подобный вольный термин. О каком воображении скажут они, может идти речь там, где все должно быть скрупулезно точно, где царит наука. Приверженцы официально-аппаратного, так сказать, чисто бюрократического способа работы, а следовательно, и мышления считают, что следователь, криминалист, розыскной работник, будучи адептами науки, должны в своем деле идти путями, заранее определенными в учебниках и инструкциях. А был ли неправ Грачик, полагая, что хороший следователь, криминалист и розыскной работник должны обладать хорошо работающим воображением? Воображение в сочетании со способностью к психоанализу и с хорошей наблюдательностью — вот, собственно говоря, то, что вкладывалось в термин «интуиция», столько времени служивший предметом беспредметного спора. Богатство и гибкость воображения совершенно необходимы следователю. Составление верной картины совершенного преступления — работа отнюдь не бюрократическая, а глубоко творческая. Только человек, сочетающий со знаниями юриста, криминалиста и психолога богатство, гибкость и смелость воображения, может стать победителем в нелегком споре с преступлением. В самом деле, что такое версия преступления, как не плод творческого воображения следователя. Подразумевает ли картина, созданная воображением, отсутствие точности? Конечно, нет! Только точно работающее воображение, то есть воображение, работающее на основании научных посылок, может найти ту единственно правдивую картину, которая является неопровержимой.