На пляже его встретили громкими приветственными возгласами, как будто он отсутствовал невесть как долго. Зяблика среди играющих не было. Аллы — тоже. Флоренс Салливан сидела в сторонке на песке, подтянув к подбородку коленки, задумчиво смотрела на неподвижную воду. С Флоренс, пожалуй, стоило бы поговорить, но только — упаси бог! — не сейчас. Калинов поймал на своих ранах любопытные взгляды двух или трех девчонок. Девчонки были незнакомыми, но симпатичными. Он равнодушно кивнул им и растянулся на теплом песке. Рядом с ним хлопнулся еще кто-то. Калинов повернул голову. Это был Клод.
— Надоело прыгать, — сказал он. — Можно, я с тобой полежу?
— Ложись.
— А где Вита? Калинов пожал плечами.
— Ясно, — сказал Клод. — Прикольно было? Калинов снова пожал плечами.
— Вита — ништяк метелка, — сказал Клод. — Только ей нужно настоящее.
Калинов подгреб себе под грудь кучу песка.
— Зачем ты мне это говоришь? — спросил он.
— Видишь ли… Ты, должно быть, заметил, что большинству из нашей тусовки от шестнадцати до восемнадцати лет. Другие здесь почти не появляются.
— Заметил, — согласился Калинов.
— А мне вот уже двадцать два, — сказал Клод. — Да-да… Ты не хочешь спросить, почему я до сих пор играю в эти игры?
— Почему?
— Из-за глубины… Я, конечно, не знаю, где вы были с Витой вдвоем. Но вот когда мы штурмовали тот лагерь… Скажи, ты так ненавидел когда-нибудь там, в Мире?.. У меня было желание передушить оранжевых голыми руками.
— А мне хотелось посмотреть, есть ли у них сердца, — сказал Калинов.
— Вот-вот. — Клод кивнул. — Ты знаешь, это как наркотик! И я боюсь, что они подменят жизнь дэй-дримами… Это, знаешь, как в музее изобразительного искусства. Картина всегда выглядит более яркой, чем жизнь. В жизни и краски более блеклые, и разноцветья неизмеримо меньше. — Он вздохнул. — Во всяком случае, так кажется… Я ведь сам давно уже понимаю, что пора себе искать настоящее дело. И все время возвращаюсь сюда и возвращаюсь. Нет сил уйти… И так уже шесть лет.
— Шесть лет?! — поразился Калинов. Оказывается, все это существует уже давно, — подумал он. — И все эти годы Страна Грез хранится в глубокой тайне… так, что никто из нас и не догадывался… И этот мальчишка прав. Я прожил без малого сотню лет, и любил, и ненавидеть приходилось, но все это было как-то мельче, мягче, бледнее… Как я тогда подцепил Наташку! Вот с ней у нас было настоящее… Черт, все с ног на голову поставил! Тут настоящее, в Мире игрушечное… А дети во все времена играли — уж так они устроены. В разные игры они играли, и в войну тоже… Казаки-разбойники!.. И не было в этом ничего кощунственного! Кощунство всегда придумывали взрослые…
Подошла Флоренс Салливан. Не глядя на Калинова, шепнула что-то Клоду. Тот кивнул. Флоренс шагнула в сторону и растворилась в воздухе. Клод снова повернулся к Калинову.
— Домой слиняла? — спросил Калинов.
— Нет. Индивидуальный дэй-дрим… Не все ведь джампуются сюда лагеря штурмовать. Каждому хочется чего-то своего.
— А зачем тогда вы устраиваете всеобщие спектакли?
— Это не спектакли. — Голос Клода был спокоен, как будто учитель объясняет ученику новую тему. — А устраиваем мы их затем, чтобы здесь никто не чувствовал себя одиноким.
Калинов понимающе кивнул.
— Ты знаешь, Клод, — сказал он после паузы. — Я был не прав… С той пощечиной.
Клод пристально посмотрел Калинову в глаза.
— Ты странный шнурик, Саша. — Он покусал губу. — Вот ты лежишь рядом, пацан пацаном… А порой мне кажется, что ты лет на сто старше меня.
— Почему? — Калинов сел.
Как будто насквозь видят, — думал он. — Какие они, в сущности, еще дети… Но иногда становится страшно находиться рядом с ними. Не то что солгать — душой покривить нельзя!
— Не знаю. — Клод пожал плечами. — Просто такое ощущение.
Отступись, старый козел, — сказал себе Калинов. А вслух произнес:
— Линяю я домой.
— Ага, — отозвался Клод. — Приходи завтра. Калинов встал и принялся натягивать штаны.
— Только заруби себе на носу, шнурик, — продолжал Клод, — обидишь как-нибудь Витку — я не погляжу на то, что ты пацан пацаном!
— Запомню, — пообещал Калинов. И окунулся в серый туман.