Искатели золота

Обстоятельства помогли этому умно придуманному плану. С шести часов вечера начался пир, затеянный Руруком. На банкете было всего вдоволь, если не считать отсутствия стола, так как все яства разложили прямо на земле: пироги из маниока, дикие утки, картофель, жаркое из газели, обезьян и попугаев, испеченное под пеплом, целая груда бананов и всевозможных фруктов. В мвенге тоже не было недостатка; оно лилось рекой из многочисленных тыквенных бутылок.

В полночь еще все ели и пили. Колетта с Линой, под предлогом усталости, давно ушли в палатку вместе с Мартиной. Но Жерар и Ле-Гуен не упускали ни одной подробности, делая вид, что и они пьют мвенге наравне с другими.

Все гости, за исключением сторожей, перепились и приступили к бешеным пляскам вокруг пылающего костра.

Луна уже показалась на небе. Жерар, сидевший около Рурука, выждал минуту, когда тот захрапел во все горло; тогда он осторожно снял с его шеи свой компас, который карлик носил как амулет, и сделал знак Ле-Гуену, что теперь пора. Они оба тихими шагами направились к палатке девушек и так же тихо вошли туда. Те уже ждали их, насторожившись.

Момент был прекрасный, больше такого случая не могло представиться, так как сторожа, воспользовавшись опьянением своих хозяев, постарались прикончить оставшееся мвенге.

На соседней лужайке виднелась темная масса Голиафа; он преспокойно срывал спелые фрукты и не спеша наслаждался ими.

Белые проскользнули к нему как тени, а Ле-Гуен принялся освобождать его запутанные ноги; Колетта начала говорить со своим верным другом, гладя его.

— Голиаф, добрый ты мой, дорогой мой, ведь ты возьмешь нас всех? Ты не найдешь непосильной такую ношу, ты увезешь нас? О, мой дорогой слон, мы тебе одному будем обязаны нашей свободой! Ну, скорей, скорей, бери нас!

Голиаф замахал хоботом и ушами в знак своего согласия и, подняв пленников по очереди, усадил их всех к себе на плечи, на спину, до самого хвоста. Потом, бросив прощальный торжествующий взгляд на уснувший лагерь, он тяжелой походкой двинулся вперед, по направлению, указанному Колеттой, тихонько ударившей его по уху тростниковой палочкой.

Этот непривычный шум обратил на себя внимание арабского дога, который начал лаять; тотчас же залаяли и другие собаки. Сторожа опомнились, схватились за ружья, стреляя вдогонку беглецам.

Голиаф, заслышав выстрелы, пустился бежать, а доги бросились за ним. Так как слон в это время бежал по открытой равнине, то арабы увидели его во весь рост, с его драгоценной ношей. Тогда в лагере произошло настоящее смятение, не было конца проклятиям и крикам.

Конечно, собаки притащат обратно пленников, они привыкли к этому!

Но не тут-то было. Доги, прирученные Колеттой, покорные ее голосу, легли перед ней на землю и не подумали хватать слона за ноги. Мало того, по приказанию девушки они вернулись в лагерь и, молча и ворча, посмотрели со злобой на арабов с кнутами и Рурука, очнувшегося от тяжелой спячки.

Карлик наконец сообразил, в чем дело. Он выпрямился и, пьяный от бешенства и выпитого мвенге, схватил кнут и начал стегать им собак и негров, чтобы заставить их пуститься в погоню за пленниками.

Но ни те, ни другие не тронулись с места. Собаки молча продолжали лежать, а один из негров, весь окровавленный от ударов, не побоялся высказать вслух всеобщее настроение своих собратьев.

— Иди за ними, сам и бей их, а наша рука не поднимется на Ниениези. Она нас всех жалела, любила и утешала. Беги сам, попробуй поймать ее! «Отец ушей» бежит скорее ветра. Тебе не поймать его! И пусть я умру на месте, но я буду счастлив, если она больше не попадет в твои руки!

Все невольники захлопали в ладоши на эту речь и громким голосом закричали вслед беглецам одобрительное: «Ой!.. ой!.. ой!..»

Голиаф, скакавший галопом, повторил, как эхо, торжествующий крик, долетевший до ушей изменника Рурука.

ГЛАВА XIII. Золотая руда. Голиаф и носорог

Свободны! свободны!.. Только через час бешеной скачки беглецы наконец уверились, что их освобождение — не сон. Между жалкой судьбой пленника, зависящего от прихотей своего тирана, когда человек совершенно лишен своей воли, силы и власти, и полным освобождением от этого гнета, — такая пропасть, что сразу невозможно поверить в действительность. Нужно время, чтобы «свыкнуться», как выражаются психологи, с новым положением, иначе оно будет казаться сном.

Вокруг слона и его пятерых седоков все было ново. Выйдя из скалистых гор, среди которых приютилась деревня пигмеев, наши беглецы очутились в долине, покрытой лесом. На горизонте показался рассвет. Теперь они уже были далеко от деревни, и никаких признаков погони не замечалось.

Кругом царило глубокое молчание. При слабом свете побледневшей луны они увидели широкую реку; Голиаф, не колеблясь ни минуты, пустился вплавь. Чувство спокойствия и надежды наполняло все сердца. Колетта первая начала говорить, жалея оставшихся несчастных негров, прощальные восклицания которых еще звучали в ее ушах.