Он пробормотал «Да ну нахрен», а затем быстро подошел ближе, подхватил меня и понес к своей машине, не обращая внимания на крики и сопротивление.
– Как ты можешь так поступать? Я люблю его! Разве ты ему не друг? Ему нужна помощь.
Пока он усаживал меня в свой пикап и захлопывал пассажирскую дверь, я потянулась к сумочке за телефоном. Обогнув капот и сев в машину, он поднес телефон к уху и сказал:
– Да, у моего друга передозировка. Я почти уверен, что он умер, но нам нужна скорая.
Остальное я не слышала, потому что рыдала, умоляла, молилась Богу. Я хотела вернуть свою первую любовь, даже если наши отношения были тайными. Даже если я была его маленькой грязной игрушкой.
Мне было шестнадцать, поэтому, конечно же, все решили бы, что меня принуждали к этой связи, к этой любви.
Они были правы, но я поняла это гораздо позже. Джонни позвонил мне и сказал, что в наши наркотики был подмешан анальгетик. Мне повезло. Винсенту – нет.
Тем не менее, боль не ушла. От этого не стало легче. Винсент подарил мне первый поцелуй, стал моей первой любовью, именно с ним я потеряла невинность. С ним я впервые узнала, что такое кайф, и я же была рядом, когда он в последний раз испытал подобное чувство эйфории. Мы были связаны. Он сказал, что я навсегда останусь с ним, он будет любить меня и заботиться обо мне до конца вечности и даже позже.
Я скомкала бумагу и сунул ее в карман. Его последнее письмо предназначалось лишь мне. Только мне.
И оно явно что-то значило, верно?
– Иззи, избавься от записки, – предупредил Джонни, высаживая меня в двух кварталах от моего дома. – И вот тебе парочка пакетиков.
Я схватила их, тело уже искало способ избежать печали, агонии и шока, которые мне предстояло пережить в одиночку.
– Джонни, сомневаюсь, что смогу.
Впервые оказавшись с разбитым сердцем, я ощущала себя так, будто с неба сорвался метеорит и раздавил меня, не оставив ничего живого.
– Ты можешь. Сделай это ради него, Иззи. Ради нас. Мы твои друзья. В наших делах не должно остаться никаких записей. Никому ничего не говори. Молчи, иначе уничтожишь память о нем.
В тот день меня встретили мама и сестра. Я сказала им, что мне плохо после ночевки, моя подруга оказалась ужасным человеком и мне нужно побыть одной.
Они поняли, что-то не так.
Лайла стучалась в мою дверь гораздо дольше обычного. Вероятно, она каким-то образом почувствовала мое горе. Поэтому я выпила таблетку.
И действовала таким же образом несколько дней, недель, месяцев. Я поступала так до самой колонии, снова и снова перечитывая его письмо.