Исход

— И нам здесь, и вам там необходимо усилить работу среди населения, чтобы всем стала ясна ложь Розенберга, назначенного Гитлером в министры восточных земель, наших земель, и назначен он, очевидно, потому, что до революции был русским подданным, а после революции сбежал из Прибалтики в Германию. Недавно этот министр подписал закон о передаче земли в единоличное пользование, но землею по закону наделяются в первую очередь, так называемые, политически благонадежные. А что это значит, уже видно на деле — земля для холуев, для предателей своего народа. Да и тех сгоняют с земли за малейшую оплошность, — вот как Гитлер наделяет народ землей. Народ понимает это и не видит иного выхода, кроме жестокой партизанской борьбы. Ни Гитлеру, ни его наместникам и правителям не одурачить советский народ, мы сами в этом смертном бою, во всеоружии своей правоты, отстоим себя, свою государственность и жизнь для детей наших!

Сам взволнованный и ободренный своими словами, Калинин обвел всех светлыми глазами и сразу почувствовал в себе непонятную беспричинную встревоженность; не понимая, он опять оглядел всех — внимательные, собранные, пожилые и юные лица, они все были сейчас одинаково красивы, и Калинин прищурился, еще пристальнее всматриваясь, некоторые приветственно задвигались; Калинин в это время с некоторым облегчением улыбнулся про себя, все объяснялось просто: он никак не мог отыскать Трофимова, а теперь отыскал и сразу успокоился, и продолжил речь, и в нем, подспудно, все время жила мысль о народе, о его терпении и силе.

Уже получая из рук Калинина орден Ленина и еще награды для передачи бойцам своего отряда, Глушову, Кузину, Скворцову за взрыв бензохранилища у станции Россошь, Веретенникову и Юрию Петлину, партизану тысяча девятьсот двадцать седьмого года рождения, и еще одиннадцати человекам, Трофимов в волнении совсем выпустил, что Юрки Петлина нет больше в живых, и вспомнил только на аэродроме, под вечер, и Гребов, услышав, успокоил:

— Сдашь Коржу, что теперь делать? Ну, прощай, матушка-Москва белокаменная. Когда теперь свидимся? Слушай, Трофимов, а тебе того, не мерещится, что все это вроде во сне? Глаза продрал, и ничего нет.

— Ребята там теперь ждут не дождутся…

Об этом и о многом другом, о повседневных будничных делах отряда, о предстоящих операциях они говорили на аэродроме, а днем, когда после официальной церемонии все окружили Калинина и Ворошилова и те стали расспрашивать о партизанской жизни и особенно о том, чего не хватает, Трофимов обо всем забыл; да, все это хорошо, думал он, и ордена, и этот прием, и что потом будет в честь них обед, и говорили, что на обеде, возможно, будет товарищ Сталин, все это, конечно, хорошо, думал он, но самое ценное и важное это то, что все они, люди из-за вражеской линии фронта, по-настоящему ощутили здесь свою значимость и необходимость. Они, быть может, по-настоящему только сейчас поняли меру ответственности за все, и у Трофимова прошла скованность, мучавшая его вначале.

Волновались, не отменят ли полета, не вывернется ли какой неожиданной помехи, потом за стеклом пронеслись сигнальные огни, и сразу по сторонам и вверху показались звезды, и еще через полчаса заснеженную землю совсем закрыли такие же белые холодные облака.