Исход

Дни шли за днями, и для Дова что-то неприметно изменилось. Он по-прежнему молчал и чуждался людей, но его мысли все чаще оказывались далеки от смерти и ненависти. Дов прислушивался, как дети играют рядом на площадке, и слышал, как Карен что-то им говорит. За время жизни в Караолосе он перестал различать детские голоса, и теперь испытывал странное чувство.

Однажды ночью Дов стоял у колючей проволоки и следил, как лучи прожекторов скользят над палатками. Он часто проводил так ночи, потому что боялся засыпать. Пальмахники устроили костер на детской площадке, там пели и пля-сали. Когда-то он тоже пел и плясал на собраниях «Искупителей». Тогда были живы и Мундек, и Руфь, и Ревекка…

— Привет, Дов!

Он резко обернулся и увидел изящный силуэт Карен. Ветер играл ее длинными волосами.

— Пойдем к костру!

Он повернулся к ней спиной.

— Ведь я же тебе нравлюсь, дурачок ты этакий! Можешь меня не стесняться. Почему ты живешь таким волком?

Он только мотнул головой.

— Дов… — шепотом сказала она.

Он в бешенстве обернулся к ней.

— Бедный Дов! — передразнил он кого-то. — Несчастный сумасшедший! Ты ничуть не лучше остальных! Ты только красивее! — Дов вцепился ей в горло. — Оставь меня в покое… оставьте меня в покое!

Карен глянула ему прямо в глаза.

— Убери руки… Сию же минуту!

Он послушно отнял руки.

— Я только хотел нагнать на тебя страху, — сказал он. — Ничего плохого я бы тебе не сделал.

— Никакого страха ты на меня не нагнал и не нагонишь, — ответила она презрительно и пошла прочь.

Неделю Карен не разговаривала с ним, не смотрела в его сторону. Дов ощутил мучительное беспокойство. Он уже не проводил, как раньше, долгие часы на койке в молчании, а целыми днями холил по палатке из угла в угол. Зачем он связался с этой девушкой? Ему вполне хватало воспоминаний: с ними было по-своему спокойно.

Как-то вечером Карен играла с детьми на площадке. Один из малышей упал и стал плакать. Она обняла его и начала успокаивать, и, когда подняла голову, неожиданно увидела перед собой Дова.

— Привет! — сказал он быстро и пошел прочь.

Карен поняла, что все-таки нашла ключик к этой душе. Стало ясно, как хочется Дову выбраться из мрачного одиночества.

Несколько дней спустя Карен нашла у себя рисунок, на котором стоящая на коленях девушка обнимала ребенка на фоне колючей проволоки. Она тут же пошла к Дову в палатку. Увидев ее, Дов отвернулся.

— Ты хорошо рисуешь, — сказала гостья.

— Еще бы! — бросил он в ответ. — Рука набита. А Джорджа Вашингтона и Линкольна я вообще рисую с закрытыми глазами.

Он присел на край койки и принялся кусать губы. Карен села рядом. Никогда еще он не сидел так близко к девушке. Она дотронулась пальцем до голубой наколки на его руке.

— Освенцим?

— На кой черт я тебе сдался?

— Может, ты мне нравишься.

— Нравлюсь?

— Ага. Когда не рычишь. И голос у тебя приятный, если не орешь.

У него задрожали губы.

— А я… а ты мне действительно нравишься. Ты не такая, как остальные. Кажется, понимаешь меня… У меня был брат Мундек, он тоже всегда понимал.

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать. — Дов вскочил на ноги и резко повернулся к ней. — Боже, как я ненавижу этих англичан! Они ничуть не лучше немцев!

— Дов!

Он замолчал и тут же на глазах Карен вернул своему лицу прежнее, ставшее уже привычным мрачное выражение. Но начало было положено: Дов хоть немного сбросил маску.

Дов стал искать общества Карен, и девушка доверяла ему все больше. Карен рассказала ему самое сокровенное: она хочет попасть в Палестину, чтобы. найти отца. Дов радовался, что Карен выбрала именно его, но и девушке эти беседы тоже были приятны. С тех пор как она оставила Хансенов, у нее не было возможности подружиться с кем-нибудь.

И вот однажды произошло важное событие: Дов Ландау улыбнулся.

Карен рассказывала о Хансенах, о датчанах, о детях, которых она так любила, о своей надежде найти отца, и ему тоже захотелось рассказать о чем-нибудь приятном. Но как Дов ни силился, ничего такого припомнить не мог. Родители, сестры, родной дом — это было так давно, что он все позабыл.

Карен избегала тем, которых избегал он сам, и никогда не расспрашивала Дова об Освенциме или гетто.

Спустя несколько недель она явилась к нему с просьбой.

— Дов, есть дело, сделай его для меня…

Он сразу сжался, прищурился.

— Людям из Моссада известно, что ты умеешь подделывать бумаги.

— Ну так что же?

— Здесь какой-то новый человек из Палестины… Хочет побеседовать с тобой. Его зовут Ари Бен Канаан. Ему нужны паспорта и всякие бумаги. Помоги ему.

— Ах, вот оно что! Ты подлизывалась ко мне, чтобы завербовать?!

— Ты сам не веришь тому, что несешь.

— Если я им так уж нужен, — пробормотал Дов, — то почему они не пришли и не попросили сами?

— Как же они могут попросить тебя, если ты ни с кем не разговариваешь?

— А с какой стати мне работать на — них?

— С той стати, что они работают на тебя.

— Как бы не так! Они работают только на самих себя!

— Ладно, будь по-твоему. Но ведь они не хуже немцев, а если ты мог подделывать доллары для немцев, то ничего с тобой не случится, если будешь делать паспорта для Моссада.

— За словом в карман ты не лезешь.